- Постыдился б, одного-то чего не дать?
Лица старика Настя не видела, но по всей позе читала - на такую-то блажь не видит надобности.
- Может, у Ивахиных спросить? они вроде кобылу свою продавать хотели…
- Да расхотели, надел-то получили обратно, куда теперь…
- А не твой сын этот надел выкупить хотел?
- Куды? Чтоб кулаком объявили? Спасибо, проживём и этим.
- А у Мишки?
- И у Мишки себе надо… Да где ей тут лошадь лишнюю найдёшь, родишь, что ли? Вон пусть с дружков своих большевиков спрашивает, забрали всё, что хоть как-то под седлом ходит, одних кляч оставили, и куды дели? Пускай вон в Чус езжает, там спрятали… Там вообще люди умные, поумнее нас, и лошадей попрятали, и коров, и хлеб, голодать не будут, и по весне нормально засеются, а мы рот только открывать будем…
- Дедушки, а вы можете мне путь на этот Чус указать?
Деды разом обернулись, словно только вспомнили про Настино существование, хотя она тут же, рядом с ними выталкивала сани из широкой канавы с рыхлым мокрым снегом.
- Там думаешь поспрашивать? Ну, и в самом деле… А тебе на это дело Иван сколько дал? Э, это разве цена для такого-то коня… Вот те и большевики, а! за такого-то коня, как за клячу хромоногую… Только клячу хромоногую тебе кто и даст, и то подумает. Вертайся к Ивану, требуй остальное. Если, конечно, он тебя слушать будет…
- У Ивана не свои деньги, казённые! - вскипела Настя, - сколько смог, столько и дал. Что он, вдобавок рубашку с себя заложит? Не нужна мне его рубашка. Он меня тоже не умолял, коня этого ему оставить, да такой наказ был. Не можете сами никого продать, так хоть укажите, кто может… У вас и хлеб, небось, не даром брали, платили за него. А что вам мало - так извините, время такое, не для торгов… А если я сильно противно для вас говорю - ну извините, и отсюда могу пешком пойти, тоже вы не обязаны тащить-то меня…
- Да не ершись ты! - засмеялся возница, - давай, полезай, коли Панфилу места в санях жалко будет, верхом поедешь, или к Митьке пересядешь… А, Митька?
- Нет, а чего ты сразу на меня? - обиделся Панфил, - всё я ему, смотри, как кость поперёк горла… А в Чус вроде Мишка это собирался, если не ездил ещё… Так тот прособирается поди, до распутицы…
В общем, передали Настю, с её походным мешком, эстафетой Мишке.
Мишка был мужик лет едва чуть за средних, но медлительный и какой-то сонливый - ужас, Насте так и хотелось порой и его подхлестнуть, как лошадь. Пока запрягался, пока о чём-то судачил с соседями - она извелась вся и сорвалась бы пешком, если б знала дорогу. В пути тоже измучилась - Мишка всё пытался сосватать её за своего сына, парня, по-честному, богом вообще обиженного, и собой страшноват, и тюфяк в точности такой, как отец, да и умом, кажется, слаб, и вот Настя как могла, деликатно отмахивалась от такого счастья.
- Я безродная. Ни отца, ни матери не знаю, и за душой у меня ничего нет.
- Ну, отца-матери нет - это, с другой стороны, хорошо… Это значит, тёщи нет. У меня тёща знаешь, какая? Ууу… К ней и едем. Злая баба. Ну, а что приданого нет… главное, чтоб руки были, да? Ты молодая, вроде шустрая, справная такая… Небось, по хозяйству-то побольше стоишь, чем богатейки всякие… Уж ты б за Тишку взялась… Мужику без бабы не, нельзя… Мужик без бабы пропадёт…
«Уж взялась бы я за твоего Тишку… А можно и за тебя заодно… Так бы оглоблей оходила, чтоб не ползали, как мухи придавленные… Это правду Прохор сказал, всё б у вас развалилось давно, коли б на тебя племянники с малолетства не батрачили… Вишь, хорошо устроился - вроде как, и не кулак, семья просто большая… А что родственников-погорельцев как рабов держишь - так это ж ничего…»
А в Чусе всё неожиданно пошло как-то не так, как-то странно. Вроде, хотели Насте лошадь искать, привели в один дом, в другой, разговорилась с теми, с теми… А там, как услышали, что странная девка в Москву собирается, сами понабежали глазеть, расспрашивать… И как так получилось, Настя сама потом сказать не могла, а сторговала она чусовских продать не только ей хромоногую гнедую Голубу («вишь, повредила где-то… лечить-то лечили, залечили, ты не думай… А только хромой ей теперь на всю жизнь оставаться… Ну так-то она лошадь хорошая, даже очень хорошая. Только вот хромая, что ж тут сделаешь!»), но и десяток справных лошадок для отряда Ивана. Десять - капля в таком-то море, а всё ж. А сверх к тому девять мешков с зерном - тоже, опять же, капля, а капля не лишняя.
- Пиши, значит: от Василия, который Бугров…
Настя подписывала мешки… Во главе стихийного продотряда вернулась в Юрлу, на рожу Иванову любо-дорого было посмотреть…
- Это ж чем ты их так разжалобила?
Это Настя и сама не знала. Разве много рассказывала? Ну, рассказала, как жили они сами в Малом, и что рассказывала Роза о Губахе… И даже не шибко досадно ей было, что такая задержка всё-таки в пути вышла. Раздобыла себе бумаги, пронумеровала листы, принялась со слов стариков новую карту себе рисовать…
Шибко медленно ехала, конечно, хромая Голуба, а дороги-то и для здорового дай боже, всё чаще останавливалась Настя - дать отдых бедной лошади, да и себе тоже, падала прямо в снег, лежала, глядя на небо в просвете сосновых лап, чувствуя, как отходит понемногу больная спина… Слава богу, хоть не голодна была, накормили, как ни отбрыкивалась…
От Русинова поехали по хорошей дороге, по ней и добрались к Афанасьеву, встретив по пути только раз свадебный обоз, отправляющийся в Ожегино. Ну да, люди женятся, люди рождаются и умирают, что бы там на дворе ни происходило… Поздравила от души, посетовала, что подарить на счастье нечего. Возле Мальцева ещё видела, но разминулись, свернули они… От Афанасьева-то совсем хорошая дорога пошла, и от Ромашей стали всё чаще Насте встречаться попутчики. От Сергина пошла рядом с обозами, переговариваясь о том о сём. До чего любопытен до чужой жизни народ, вынь ему да положь, откуда да куда, какая семья, чем занимаются… Вот и как тут скажешь? Правды не скажешь - даже не всей правды, а той, что аж из Малого она сюда, никто с ходу не верил, обзовут вруньей… И пусть бы думали что хотели, да досадно будет выслушивать шутки да подначки - скажи да скажи правду… Ну, сказала, что с Юрлы, это вроде поверили. Косились на неё, конечно, как на чудачку, но это уж пусть. На повороте на Эркешево сторговал у неё один дедок Голубу - ты ж коли на поезд дальше, так куда тебе лошадь? А в безлошадном хозяйстве и хромая - сокровище. Ну, это верно, конечно… Какую цену за лошадь просить, Настя не знала, и совестно, конечно, было просить больше, чем давала, да ей ведь не для богатства, ей чтоб доехать… Прошла по обозам, поспрашивала - никто не знает, сколько билет до Москвы стоит… Да, вот таких-то простых вещей, бывает, не знаешь. Ну, ничего, как-нибудь… Запросила ту цену, за какую покупала, дед, радостный, выгреб ей вперемешку и царские, и новые, что-то, вроде, даже у соседа занял, на радостях даже провёз немного в сторону Балезина, на прощание очень просил, как Ленина увидит, сердечный привет ему передать. Настя улыбалась - сколько уже кто считал, что она едет Ленина повидать, Иван вот тоже на прощание просил - передать, что Юрла не сдастся…
В Балезино первым делом купила билет, хватило только до Новгорода - ну, что ж, хотя бы до Новгорода, доедем - там видно будет… Поезда ждать было, пошла Настя по городу бродить, слушать разговоры…
Ехали тоже весело очень, рядом угрюмого вида мужики - сивушным духом от них прямо с ног сшибает, напротив - тоже не шибко трезвая, развесёлая-любезная компания каких-то сомнительных, по-иному не скажешь, личностей - глазками во все стороны так и стреляют, по соседству китайцы, татары, даже, кажется, цыгане, Настя решила, что в ночь глаз не сомкнёт. Не то чтоб есть, что у неё красть, но и за грош нынче зарезать могут. И среди бела дня могут, и никто ж потом ничего не видел… Пока по городу-то ходила, всякое слышала. Вот, уже несколько драк вспыхивало, своими силами как-то уладили, пока выбитыми зубами ограничилось… После Дзякино прошёл проводник, кого-то безбилетного выгнал, кого-то за пьяный дебош ссадил… Вроде как, не хватало на всех билетов у китайцев, клялись и божились, что на кассе билетов не хватило, откупились чем-то съестным, ехали дальше…
От мерной качки, да после всего-то, в сон клонило. Что ж, вроде хорошо поспала в Юрле, то ли организм так обрадовался, расхолодился? Ну, если задумываться… Лучше не задумываться, совсем это её тогда с головой поглотит - жаление к своим страданиям. Всё тело ведь ноет так, словно долго и прилично колотили её эти дни. Нет, конечно, этого знать нельзя, никогда её не колотили, не считать же несерьёзные тумаки, которые получала в детских потасовках с расшалившейся Машкой (за что доставалось прилично, если ловили за этим) или с мальчишками в Малом. Елисейка её драться со знанием дела, увлечённо так учил, ну и вроде, ученицей она была неплохой, только сам Елисейка и мог её уверенно победить, прочим кому как везло. «Хоть ты и девка, Настя, а парень из тебя отличный»… Чтобы не уснуть, вспоминала что-нибудь, дни рождения родственников про себя проговаривала, молитвы… Нет, от молитв почему-то тоже в сон клонило - верно, потому, что внутренне нараспев их читала, и словно сама себе колыбельную пела… Стала вслушиваться в разговоры вокруг да вспоминать разговоры попутчиков в эти дни. Ну, компания напротив всё больше анекдотами сыпала и хохотала преувеличенно заливисто, задорно, мужики рядом напротив, редко перебрасывались словом-другим, погружённые будто каждый в свою думу…