- Потому как сразу увидел я, что ты моей крови. Немка ведь? Как звать-то?
- Звать Настей, только я не немка.
- Да как же, будто я не вижу?
- Ну, я почём знаю, кто мой батя был, может, и немец, мать про это не сказывала.
Врать Насте всё легче было, хоть и было совестно. Поблагодарила доброго хозяина и дальше двинулась. Пришла к вокзалу, дождалась темноты, и заползла в товарный вагон, схоронилась среди ящиков. По сравнению с улицей, очень даже тепло, пригрелась, уснула. Разбужена была открытием, что не одна она вот такая умная. За плечо тряс побродяжка лет так четырнадцати.
- Эй, ты кто такая? Какого хрена тут?
- А ты какого? Этот вагон что, твой собственный?
Замахнулся. Настя увернулась, он приложил кулаком по ящику, зашипел матом. Отвесили друг другу немного тумаков, разговорились… На шум пришёл сторож, выгнал всю компанию взашей - кроме этого четырнадцатилетки, тут ещё трое помладше были, скрылись в заброшенных постройках возле свалки, ночь и день там переждали. Доели Настины припасы, вся компания - к ним ещё двое добавились - рыбу дедову очень похвалила. Старшего зовут Сашка, двух девчонок в компании - Леська и Груня. Кто сколько уже скитается, кто год, кто побольше… На следующую ночь всё же забрались в вагон и поехали.
- Мы не такие знатные, чтоб за билеты платить, мы и так уж.
Эти едут без цели, абы куда. Так что им и разницы большой нет, на которой станции их обходчик обнаружит и вытурит.
- Ну, и выгонят - ты не расстраивайся! Что, последний поезд? А может, и плюнешь на это? Чего тебе та Москва? Многие едут, а мне вот она ну даром не нужна! Мы наоборот вот сюда приехали, здесь у людей хлеба больше… Но жадные тоже зато.
У Сашки отец не вернулся с войны. А однажды и мать домой не вернулась. Кто говорил, будто видел, как бредёт она к реке, кто - что сбежала с каким-то… Этого, наверное, и не узнаешь уже точно. Сашка с братом ждали-ждали, а потом пошли по миру. Брат умер потом… У Никитки отец разбойничать ушёл, и там его, верно, убили, поговаривают, это из мести за его дела кто-то их избу спалил. Бродили сколько-то с матерью вдвоём, младшего-то, младенца обузного, она в речку ночью скинула. Потом мать спилась и померла. У Леськи вот родители то ли живы, то ли нет. Раз ночью мать разбудила их троих, отвела в избушку в лес и велела там тихо сидеть, ждать её возвращения. Больше они не видели ни её, ни отца. Ждали, ждали, а жрать-то хочется. Пошли. Посёлка своего не нашли - сожжён. Сестра потом потерялась в дороге, уже в городе, когда удирали они от лоточника, у которого булку стащили. А брат вот он, Гаврюша.
- Ну, а у тебя что? Убили? Кто, красные, белые? Хотя какая разница… Одна у них была?
- Не, много. Где остальные - не знаю.
У этих детей нет никакой обиды на несправедливость мира. Они изначально привыкли к тому, что мир несправедлив. Ну да, лишились родителей - ну, с кем не бывает. У Груни мать родами померла, естественное дело. Потом от какой-то болезни умер отец, мачеха с семерыми осталась - двое отцовы и пятеро общих. Да, дома лишились… Ну, будто такой дом был, что там шибко хорошо жилось. Сроду не было, чтоб еды на всех хватало. У Груши, например, сапоги только в бродячей жизни появились, с мертвяка одного на дороге сняла. Они ей таковы, что две ноги в один, наверное, могла б запихнуть, ну, так тряпок туда натолкала. Ну и что, что колотят их, если ловят за воровством или таким вот безбилетным проездом - родители их, что ли, не колотили смертным боем? Холодно, да и темно тут, а так бы показал Никитка, какие у него шрамы остались, хоть это место показывать дамам и неприлично. Настя не запомнила, кто из них откуда родом, где, какими путями они встретились, как собрались в одну компанию. Компания эта не слишком стойка - случается, кто-то отстаёт, опоздавших не ждут. Большим гуртом и неудобно шляться, но и сильно маленьким тоже.
- Вот так в самый раз, - говорит Сашка, - да и подобрались мы тут очень хорошо. Все добывать хорошо умеют, и бегают быстро очень. Хочешь, будь у нас седьмой, если толк в тебе окажется.
- Наверное, не окажется, - улыбается Настя, - ну, сколько по пути будет, столько буду.
Так они и ехали сколько-то. Очень весело было удирать от матерящихся смотрителей, потом тайком пробираться уже в какой-нибудь другой вагон. В ожидании между поездами шарились по городкам и посёлкам, Сашкина компания искала, где чего стащить, Настя старалась всё же честным трудом - дров кому поколоть, помочь приколотить обратно сорванную ветром крышу сарая, да хоть тяжёлое что помочь донести. Ходила, понятно, самой голодной, люди её бродяжьему виду не доверяли, гнали. Впрочем, ребятня с нею делилась, и раздобытым, и сигаретами.
- Ничего, научишься, - говорил Сашка, - поперву воровать, конечно, страшно…
Ещё и менструация началась, очень прямо кстати. Сашка ей стащил с какой-то верёвки простыню, они её досушили немного, распялив на палках у костра, и порвали на полосы.
В Новгороде они и расстались, компания решила здесь задержаться, в первый же день кошелёк попался, в котором прилично было, пир был. А Настя на следующую же ночь продолжила путь, хоть и смертельно тоскливо было теперь ехать одной. Через лес - не так страшно, а быть одной среди людей - страшно.
Но в то же время, когда человек лишается всего - не так что там семьи, дома, состояния, а вот того, что на самом деле необходимо лично ему, как то шубы и шапки, последних денег, надежды на безопасное тёплое пристанище - что-то сдвигается, меняется в нём. Он постигает, что такое на самом деле воля к жизни, что такое сила и что такое слабость. И навсегда отказывает в признании силы правителям и полководцам. Любой, кто чего-то достиг, имея изначальную базу в виде тёплого родительского дома, хорошего питания, хотя бы скромного, но достатка, образования - не вправе считать свои достижения единственно своей заслугой. Где будет человек без всего этого? В полуразвалившемся сарае для хозинвентаря, в землянке в лесу, на паперти у церкви, если не на дне реки, как брат Никитки.
Ночами, когда не ожидалось поезда, а разводить костёр нельзя, чтоб внимание к себе не привлечь, грелась настойкой деда Мартына. Она сладковатая, на ягодах… Пожалуй, вот чего жаль - что никак не послать им весточку, Розе, матушке Еванфии, деду Мартыну. Что всё с ней в порядке, и всё ближе и ближе она к Москве… Только это и важно, а не то, как тяжело порой бывало, когда казалось, что ни в какой поезд она уже больше не попадёт, и никакой еды больше не найдёт никогда… Это проходит. Когда-нибудь, быть может, снова встретятся, и она им расскажет - многое, но, конечно, не всё. Но об этом думать не так чтоб хорошо, всё равно не находятся слова, какими объяснить Розе - зачем, за какой такой неодолимой надобностью, почему, несмотря на это вот всё - всё равно б пошла… Пусть думает, что искать сестёр, брата… Или что от белых подальше бежала. Когда-то ей предсказали судьбу необычную, интересную… Вот такую, видать - врать много и по-разному, а для правды слов не находить. Такую правду описывать она непривычная… У него имя - как лязг засова за спиной, как эти прямые, блестящие рельсы… И довольно об этом.
От Вязников с одной девицей ехали даже как короли - смогли в вагон пробраться. Там и кроме них безбилетников хватало. Вагон был подчистую забит, не то что там спать - сидели-то по очереди. Настя с девицей так и не присели ни разу, потому что ближе к выходу стояли, чтоб если что, быстрее дать дёру. Ну, они и не в претензии были. Курили, о жизни друг другу рассказывали. Настя, конечно, только о той, что была в деревне. Не потому, что это вопрос собственной безопасности. И не потому даже, что не поверит, оскорбится, идиоткой посчитает. А потому, что рассказывать о их царскосельской классной комнате, о Ливадии, о путешествии на яхте, о Беловежской пуще, о балах у тёти Ольги потомственной проститутке, которая младше её на год и уже схоронила двоих детей, надо совсем не иметь совести.
Чем дальше, тем, конечно, ехать зайцем всё труднее было, иной раз садиться не успевали - выгоняли. Всё же больше здесь порядку. От Владимира часть пути она проделала по тракту - провезли на грузовике за то, что помогала грузить мешки. К тому времени не ела дня три, откуда силы взялись грузить - не знала. Потом сколько-то ещё ехала в полуразбитой волокуше с какими-то татарами, за то, что читала им в дороге газеты. В Костерево снова сумела сесть в товарняк, тогда, обнаружив, её впервые не выгнали, а разрешили проехать до следующей. Там она помогла скалывать наледь у крыльца, дали немного каши. С поезда в общей сложности раз шесть или семь ещё сгоняли - ближе к столице, и проверки чаще, благо, следующего поезда ждать не так долго было, зато попасть в него труднее. От Фрязева до Есина так пешком шла, выжидать надоело. Тогда допила последние глотки из деда Мартыновой фляжки…