- Сама, что ли, раскапывала?
- Сама. Ну, с подругами иногда. И раскапывала, и закапывала. На что только человек не идёт, когда нужда гонит.
- Ну, и чем сердце-то успокоилось?
- Да чем… С мужьями-дебоширами воспитательную беседу провели, материальную помощь какую смогли, всему бабьему гурту выделили… Эта долго брать не хотела, упиралась: «Я, мол, не из этих святош, милостыню принимать». Гордая, понимаешь, воровать ей проще, хоть оно и у мёртвых, но всё же. А у домишки, кажется, ни одного бревна не гнилого не осталось. Предложили переселить, от этой бабки тоже подальше, совсем вскинулась: «Меня в этот дом муж привёл, я его отсюда на кладбище проводила, здесь дети мои родились, поперёд она вот отсюда съедет, чем я. Ну, и что, говорит, что разваливается, вот когда развалится, тогда и приходите». Очень трудный человек…
- Да уж, непростой случай… Ну а с Лениным-то что? Приврала бабка для интересу?
- Да рамочку она сколачивала.
- Какую ещё рамочку?
- Портретную. Вырезала фотографию из газеты, повесила на стенку - «Раньше бог людей защищал, иконы висели, бог плохо защищал, теперь вот Ленин защищает, может, у него лучше получится». Ну, а у газеты бумага тонкая, поэтому она её на дощечку, в рамочку прикрепила…
В общем, история противостояния Поликсении Архиповны и её соседки Анны - которая пока ещё не могла считаться законченной - была и забавной, и поучительной, и в то же время как-то грустноватой. Всё-таки, кроме несомненного фактора человеческого идиотизма, был в ней и фактор нужды и горести человеческой. Вторая история была в этом смысле легче и забавней, и хотя тоже блистала безудержной фантазией, но мистики здесь не было даже налёта, вероятно, потому, что автором был мужчина, обладавший всё же очень приземлённым складом ума. Матвей Никитич тоже обвинял соседа, только не в общении с тёмными силами, а, не много не мало, в шпионаже и измене родине. По его заверениям, сосед каждую ночь подавал сигналы Германии и Японии (тут надо сказать, представления о географии у мужика были сильно упрощенные и своеобразные, и Германия и Япония располагались если не на расстоянии соседних деревень, то всё равно не сильно дальше, судя по следующему известию - к соседу практически как к родному кажную неделю приходил японский генерал, призываемый этими сигналами - миганием огонька в окне, возил на родину секретные сведенья и возвращался за новыми). Ну, и продажей государственных секретов, невесть откуда простому лавочнику известных, не ограничивался - в погребе у него томились раненые, не доехавшие с фронта до госпиталей и перехваченные ушлым пособником японцев, да честные служащие, похищенные им с целью выкупа и получения, посредством пыток, нужных вражеским странам военных секретов, Матвей Никитич сам лично слышал из-под земли стоны. То, что в этой истории было реального, состояло в следующем: японский генерал оказался китайским торговцем, разыскивающим непутёвого русского приятеля, указавшего ему неверный адрес, а второй раз приходил забрать забытый зонт, вот эти-то два визита и помножились в сознании Матвея Никитича до еженедельных. Никаких раненых солдат и похищенных граждан в погребе тоже не оказалось. Вообще никого на момент проверки не оказалось, а коварный шпион-лавочник, нехотя, стыдясь выносить семейный сор, признался, что средний сын у него сильно пристрастился к дурманному зелью, регулярно приходил невменяемым, в таковом состоянии ломал мебель и заблёвывал весь пол, а протрезвев, уносил на продажу что-нибудь ценное, и вот после того, как терпение отцовское лопнуло, стал в такие дни отдыхать в погребе, покуда не выветрится дурь. Случалось, и поколачивал его отец, ну так в том не видел никакой своей вины. Конечно, после того, как Айвар с ребятами перелопатили при обыске пуда два разных бумаг, скопившихся ещё после отца хозяина, тоже торговца, опросили всех остальных соседей, всю родню лавочника, прочесали ближайший лесок на предмет свежих захоронений (два нашли, в обоих павшие собаки), переобщались с около сотни китайцев, пока нашли того самого, перебрали всех пропавших без вести за последние два года на предмет, с кем из них лавочник мог иметь сношения, перебрали все связи самого лавочника, им не то что слабо верилось, что подозреваемый имел какой-то не обнаруженный хитроумный способ подавать сигналы, которые видно б было далее соседней улицы - им хотелось настучать Матвею Никитичу чем-нибудь тяжёлым по голове. Однако ж было интересно. Оказалось всё просто - Михаил Иванович был человеком очень набожным и молился каждый вечер с поясными поклонами, земные ему по старческой немощи были уже тяжелы. И вот, склоняясь, он перекрывал ненадолго свет лампадки, пробивающийся из-за плотных штор, вот тебе и мигающий огонёк.
- Дочь этого Матвея потом извинялась - головой не очень здоров батюшка, как года два назад с крыши сверзился, так вот последствия остались, и чем дальше, тем больше. А у сумасшедших оно так - что им подумается и предположится, то моментально правдой для них становится. Дочь вот тоже обвинял то что она у него деньги крадёт, то что отравить его хочет, она уж ходить к нему зарекалась, да муж стыдил - как немощного старика без пригляду оставлять…
- Нет уж, к чёрту доживать до старости, - проворчал Олег, - мало ли, где когда головой ударялся, быть потом позорищем для родни…
По простому умилила третья история. В ней и обвиняемых как таковых не было, хотя слог у автора - тоже преклонных лет складского сторожа - был экспрессивным до потешного. Старик жаловался на крыс. Наглые твари с осени попёрли просто полчищами, решив, что здесь найдут и стол, и кров, несколько однообразный рацион их явно не расстраивал, а вот крепкие, добротные складские помещения, где об осенней непогоде можно было и не вспоминать, определённо восхитили. Обжились сами - привели с собой родственников, друзей и соседей, устроили себе среди ящиков и мешков гнёзда. И ежедневно изводили бедного сторожа своим «наглым и беспардонным поведением». По-видимому, им доставляло явное наслаждение наблюдать, как старый человек, со своими далеко уже не ловкими и проворными ногами, пытается за ними гоняться с палкой, человеческим смехом, как дьявольская коза из первой истории, конечно, не смеялись, но в глазах светилось явное торжество. Капканы не помогали - по первости в них попалось пара молодых нетерпеливых крысёнышей, но потом хитрые животные благополучно обходили их десятой дорогой.
- Ну и что, помогли старику в его беде? - спросил, отсмеявшись, Олег, - с чем только, оказывается, не приходится работать - и с чертями, и с крысами…
- Самое интересное, что помогли. Поймали и отрядили на склад двух дворовых котов. Старик сомневался, что будет толк, однако ребята оказались серьёзные, недели через две там уже тишь да гладь были - а склад немаленький. Сашка хотел даже служебные звания котам присвоить, но ему велели не баловаться.
- Вообще-то, смех смехом, хоть и выводит из себя это порой нешуточно, но что бы мы без этих дураков делали. Серьёзно, я помню навскидку три дела, где вот такая чушь как раз помогла. Они ведь всё замечают-то. Трактуют, конечно, как им больная голова подсказывает, а не так, как надо, но подмечают - множество деталей. Кто куда ходил, чего носил, что говорил… Свидетели с них в целом отвратительные, потому что несут откровенный бред, но если направить этот поток в нужное русло…
- Лично мне терпения бы не хватило, - проворчал Дамир.
Смех неожиданно смолк. Настя обернулась и вслед за Олегом повторила неосознанный жест - попытку передвинуть стакан из поля видимости. На пороге стояли Дзержинский и Петерс.
- Празднуем? - звучало не совсем как «пьянствуем» или «бездельничаем», но похоже. Александр утвердительно икнул, Айвар, как главный-ответственный, принялся объяснять, периодически от волнения едва не сбиваясь на латышский. Настя просто пыталась слиться с фоном, имея, кроме отходной молитвы, в голове одно слово: «Допрыгались». Ситуацию неожиданно спас Петерс, без церемоний сцапав только налитый стакан Айвара и откушав половину, после чего заявил, что вот это он лично вообще за выпивку не считает, и что пока ребята сидят культурно и ведут себя прилично, ругать их не за что, мало не половина из них на работе, считай, живут, так почему б им на работе - в нерабочее при том время - не отмечать, тем более что повод и правда достойный. В общем, материализовали ещё два стула… Настя сидела ни жива ни мёртва долго - да уж, удалась идейка… Петерса, надо сказать, она почти не смущалась, хоть и непосредственное начальство. А может, и именно поэтому. Всё-таки с ним она пересекалась чаще, и может, это так казалось, что человек он приятный и располагающий, даже при том, что порой её несколько беспокоил вопрос - знает ли он правду о ней, иногда казалось, что несомненно да, но виду никоим образом не показывал, но с ним рядом она по крайней мере могла нормально дышать, в отличие от загадочного, пугающего её Тополя. Вот сейчас поздравление Олегу с грядущим радостным событием ей очень даже понравилось. Простые, безыскусные вроде бы слова, а так хорошо и ладно подобраны - как добротная старинная постройка без гвоздя, где подогнано всё так, что ни щёлочки, ни заусеницы. Только вот грусть в глазах, тоска даже - это не она одна заметила. И видится в помрачневшем, посеревшем лице Олега словно некий стыд за своё уже практически состоявшееся счастье и благополучие - в то время-то, как две Мэй, взрослая и юная, по-прежнему в далёкой Англии, и неизвестно, когда снова встретятся с мужем и отцом.