- Да, Аполлон Аристархович, - пробормотала бабушка Лиля, раздавая «коням» подзатыльники, - в вашем доме живёт только одна цыганка, однако ощущение полноценного табора…
Итак, этот день рождения Ицхака проходил куда более шумно и сумасбродно, чем предыдущие. Что и не странно - за последний год в жизни изменилось многое. Их количество увеличилось, и к тому же у них появились друзья среди ребят во дворе. Да, Ванька, Шурка, Колька и Матюша всей процессией пришли поздравить, передали извинения от остальных ребят, которые придти не смогли, вручили скромные дары - свёрток пирожков, напечённых солидарными усилиями Шуркиных и Матюшиных бабок и деда, и верёвочную лестницу, собственноручно сплетённую Ванькой из спёртой где-то Колькиным старшим братом верёвки. Еле вместились все за столом в гостиной. Пирожки пришлись очень кстати - как-никак, на праздничном столе кроме собственно клюквенного пирога и пустоватого супчика «из полного набора строительных инструментов» (шутка Аполлона Аристарховича на тему сказки про кашу из топора) ничего и не было. Из подарков наибольший, кажется, всеобщий восторг вызвал подарок Алексея - деревянная кукла-паяц. Вопросом, сможет ли он такое сделать, Алексей задался ещё в начале декабря, и по мере, как идея обретала воплощение, решил приурочить её явление к дню рождения Ицхака, полагая, что ему такая штука может понравиться. Здесь неоценим был вклад Лилии Богумиловны, исправно таскавшей ему подходящие деревяшки - неудачных, забракованных попыток было много, да ещё нужно было делать это тайком от порядком любопытного Ицхака. Получилось всё равно не в высшем сорте - одна рука длиннее другой, одна нога заметно кривовата (впрочем, после того, как совместно с бабушкой Лилей сработали кукле мешковатые штаны и пиджак, это стало уже не так заметно), больше всего мучений было с приклеиванием глаз и бороды. Ицхак пришёл в восторг и уверенно окрестил паяца Петром Каллистратычем, по мере передачи из рук в руки подивиться Пётр Каллистратыч легко и непринуждённо оброс биографией и семейно-профессиональными подробностями, Шурка пообещала притащить лоскуты, в которые потом будет наряжена Матрёна Сергевна, жена Петра Каллистратыча, и Митька, их непутёвый сын, Ванька вспомнил про виденное где-то выкинутое старое кресло, набивка из которого отлично подойдёт на брюхи богатому господину и попу, Ицхак тут же на листочке начал, кажется, набрасывать схему будущего кукольного представления. Воздали, впрочем, дань восторга и бадминтонным ракеткам, правда, выяснилось, что играть в бадминтон умеет только Алексей и тот в основном теоретически. Но это никого не огорчало, дело наживное. Лилия Богумиловна, немало удивлённая тому, что получила подарок на день рождения Ицхака, поддавшись уговорам общественности и промаявшись минут пятнадцать с настройкой порядком провисших струн, сыграла и спела один из любимых романсов, с которым ещё год назад даже выступала в одном ресторане, и получила много восхищения, в особенности от Катарины и Лизаньки. Лизанька Ицхаку подарила запонки, ведь у настоящего мужчины должны быть запонки. Ицхак, у которого не было ни одной рубашки, с какой носят запонки, был тронут.
Вечером Ицхак пришёл в комнату Алексея. Это не было редкостью, они нередко болтали перед сном, и Ицхак в самом деле был очень не против, если б их поселили вместе, потому что даже его в целом позитивно-непробиваемую натуру стало постигать ощущение, что старшему брату он своей болтовнёй порой надоедает, да и болтать со сверстником неоспоримо интересней и легче.
- Возможно, в конечном счёте, я надоем с этим и тебе, - изрёк он, блаженно растягиваясь на кровати и закладывая руки за голову, - но знаешь ли, иногда так распирает, что необходимо поделиться… С кем? Леви мне откровенно жалко, Миреле только моих глупостей не хватает, Аполлону Аристарховичу… ну уж нет. С бабушкой Лилей, конечно, тоже хорошо говорить об этом…
- Ицхак, ну зачем ты говоришь такое! Ты знаешь, между нами нет причин для недоверия… - на этих своих словах Алексей, правда, почувствовал болезненный укол, вспомнив тут же, насколько сам далеко не откровенен с товарищем.
- Понимаешь, Антон… Вот бывало у тебя такое… даже не знаю, как описать. Когда ты внезапно осознаёшь, что ты живой и будешь жить. Что жизнь - это надолго? я думаю, это скорее должно быть у тебя, чем у меня. У меня же это из-за Леви, конечно… Когда из родни на белом свете ты имеешь лишь брата, и при том брат этот болен, и так или иначе, хоть ты и младший, ты - его поддержка… Жизнь становится на двоих одна, и ты иногда путаешь, где его жизнь, где твоя…
Алексей хотел сказать, что это, несомненно, прекрасно, но удержался. Не стоит так говорить человеку, испытавшему за близкого родственника столько боли и страха. Научившись смотреть глазами другого, многое понимаешь - здоровому тяжелее, чем больному. Больной боится за свою жизнь, а здоровый - за жизнь того, кто безумно ему дорог. Он не смог бы описать, пожалуй, в чём эта разница - иметь сестру или иметь брата, но теперь, имея подле себя Ицхака, Леви, Яся, он очень ясно чувствовал, что прежде его жизнь не была полна, и станет полной, когда он снова встретится с сёстрами, а без одной из этих половин - семьи родной и названной - полной не будет никогда.
- Конечно, это… когда как, понимаешь, как прилив и отлив. И сейчас иногда бывают чёрные минуты, когда мне видится, что всё безнадёжно, что неизбежного не миновать, однажды Леви умрёт, и я ничего не смогу сделать, чтоб это предотвратить или хотя бы отсрочить, и я останусь один, и зачем я тогда буду нужен… Но сейчас - нет. Сейчас я верю, вижу, что это не обязательно так. Что для нас действительно есть шанс. Что мы вовсе не должны жить одним днём, что нам можно - нужно! - думать о том, что мы будем делать завтра, и через год, и через 10 лет. Что мы будем взрослыми, что у нас будет всё то, что есть у взрослых людей, мы будем ходить на работу, будем иметь семью, и может быть даже, мы когда-нибудь будем седыми стариками, и смерть к нам придёт даже позже, чем ко многим здоровым. Я верю, что Аполлон Аристархович это может…
Алексей хотел было ответить, что разумеется, может, он же врач, он очень умный и у него огромный опыт, но осёкся - в его прежней жизни было немало врачей, которые, однако же, вынуждены были признать своё поражение. Не всегда знания и опыт могут всё, каждому может встретиться задача не по его силам. Поэтому он просто сказал:
- Да, у меня тоже было такое ощущение.
Ицхак посмотрел на него задорно.
- Надеюсь, ты говоришь правду, потому что ощущение это прекрасное, хотя и… сложное, в общем. Знаешь, порой прямо в ужас приходишь, как люди живут. Ведь это о стольком надо думать, столько обязанностей на себя взять… Это как с домом - одно дело, если ты живешь как гость, пожил и уехал. А если ты хозяин, то тебе надо и дров на зиму запасти, и пропитания впрок, и починкой озаботиться… И всё же лучше быть хозяином, сам понимаешь.
- Не принимать дар жизни было б неблагодарностью, разумеется, если ты об этом. Желать умереть грешно, даже если ты не накладываешь на себя руки.
- Ну, не знаю, как с этим у христиан, по моим ощущениям очень двояко, раз вы уповаете на жизнь вечную и награду на небесах, зачем же тогда держаться за жизнь эту? Хотя я успел понять, что всё это больше на словах, лишь тогда, когда удобно, чтобы ничего не менять в своей жизни, в другое же время христиане совсем не против и здесь пожить хорошо, иначе бы медицины, например, у христиан точно не было.
- Ты не совсем прав, но… не важно. Не хочу говорить за других христиан, могу только за себя. А я думаю, это в равной мере кощунственно - считать, что богу угодно, чтоб я умер, или что ему угодно, чтоб я жил. Мы его волю знать не можем. Но Аполлон Аристархович при тебе говорил, кажется, что это совершенно не значит, что мы должны как-то мешкать в своих делах, оглядываясь на божью волю, мы всё равно никогда не будем её знать.