- То есть участвовать в её грязных делах, лгать, использовать людей? - Алексей помнил, конечно, тот разговор с Ицхаком, но ведь сейчас-то он говорил с Катариной, и согласиться с тем, что она говорит, не мог никак, - ничего себе, забота. Даже не знаю, что хуже - бросить, или воспитывать так.
Девочка пожала плечами.
- Ну а что такого? Она так жила, мне пришлось жить так же. Ты, конечно, живёшь верой, что детей нужно любить просто так и ограждать их от всего дурного, но представь себе, так не всегда бывает.. Нет, ты точно не брошенный. Или тебе так заморочили голову церковники, и ты думаешь, что детей бросают только какие-то исчадия ада, ради чистого зла, причинения страдания. Открою тебе тайну, это самые обычные женщины. Даже не всегда это женщины без мужа, иногда им просто не на что кормить очередного ребёнка, а смотреть, как он умирает от голода, они не хотят. У моей матери было несколько служанок, две выросшие в приюте, одна у более обеспеченных родственников и одну малолетней продали в цирк, но она сломала ногу и её бросили при отъезде… Ну, а мы неплохо жили. У нас всегда была хорошая одежда, хорошая еда, мать нанимала мне учителей, мы много путешествовали… Она в меня неплохо вкладывала, а я старалась это оправдывать, ну а теперь это закончилось, теперь мы как-то сами.
- И как бы вы сами, если бы не Аполлон Аристархович?
- Как-нибудь. Я пошла бы куда-нибудь в служанки, нашла бы, может быть, какую-нибудь старую клушу, которой в радость бы было понянчиться с Франциском… Ну если б не справились, то умерли бы, и так бывает. Но не непременно ж мы должны быть всегда камнем на шее нашей матери! У неё своя жизнь, у нас своя.
- Ну, всё же, видимо, она не всему научила тебя… Ведь ты же не бросила брата. Или просто не успела? Или не бросила из таких же соображений - что он пригодится потом? Так скажу тебе, такие, как я, с трудом могут пригодиться.
- Антон, если ты правда захочешь понять, ты поймёшь. Когда-нибудь. А пока вообще нет смысла об этом говорить, нет больше моей матери и скорее всего, на горизонте она больше не появится. Вы - вы все здесь - добрые люди, и я счастлива, что вы есть, правда. Вы жили в другом мире, чем мы, теперь и мы живём в этом мире, в котором я многого не понимаю… Но если вас когда-нибудь коснётся то, чего не понимаете вы, я постараюсь вас защитить, вот и всё, что я хотела сказать.
- Ты?!
- Если буду знать, что делать и как. Если кого-то нужно обмануть, послать по ложному следу, скомпрометировать перед кем-то, чтобы с решением своих проблем ему стало не до вас, в крайнем случае, думаю, я и отравить сумею. Многие взрослые так самонадеянны, что никакой угрозы не ждут от ребёнка. Я полагаю, конечно, у тебя и так есть защита, и достаточно могущественная… Но об этом я тоже не буду спрашивать, захочешь - сам расскажешь.
- Ты любила свою мать? - тихо спросил Алексей.
- Странно, чего это вдруг ты спросил об этом.
- Матери бывают разные - наверное, и любовь к ним бывает разная.
- Наверное, да. Когда я думаю, что я даже не узнаю, когда она умрёт и где - мне становится грустно… Если она окажется тяжело больна или в нищете - я не смогу придти к ней на помощь. Впрочем, она понимает это, она знала, что делала. Да и так легче. Я чувствовала бы очень большую неловкость, потому что я действительно не знаю, как это - испытывать горе от потери, тут ты прав. Но наверное, у вас здесь я этому научусь, и стану довольно сильно другой. И может быть, даже начну тосковать о ней, хотя это и глупо.
- Страшно говорить такое, но радуйся этому. Потерять мать - это очень больно.
- Если я такого не испытывала - это не значит, что я не могу тебя понять. Я встречала разных людей, не только свою мать. Когда у одного её друга умерла мать, горе его было безмерно, а ведь ему было 56 лет, то есть, его мать умерла от старости, к этому надо б было быть готовым. Старайся думать о том хорошем, что было, радоваться этому и быть благодарным, а не скорбеть и негодовать, что больше этому не бывать. Однажды твоя мать неизбежно умерла бы, и чем дольше ты пробыл бы с ней, тем сильнее бы привязался, тем твоё горе было бы сильнее - и бессмысленней. Близкие будут с нами столько, сколько суждено, и ни днём больше, надо это принять и не роптать. Поэтому я и говорю, детки хороших родителей - большие эгоисты, привыкшие, чтоб всё у них было хорошо и всё для них. Потом они обижаются, как же судьба могла с ними так несправедливо поступить, в то время как многим не даётся и этого. Надо ценить хорошее, потому что оно кончается. И иногда за ним следует очень плохое. но иногда следует и новое хорошее, конечно, если мы тоже что-то для этого делаем.
Алексей хотел, конечно, кое-что ответить на это, но не стал, чувствуя, что очень уж тут ходит по грани опрометчивых, лишних слов. Довольно того, что оговорился с Ицхаком. Стоит ему зацепиться за эти слова Катарины - и это приведёт ведь его к собственным мыслям, которые в том или ином виде крутились в голове вот уж год, а по честному - так и больше. Ещё когда убеждал «господина Никольского» бросить бессмысленную затею по спасению приговорённого не каким-нибудь ревтрибуналом, а самой природой. Когда мучился виной, которой ни перед кем в полной мере не раскрыть, не измерить, за все родительские тревоги, за все бессонные ночи у его постели. За то, каким крестом, каким разочарованием он стал… Конечно, они любили его, могло ли быть иначе, мыслимо ли иначе? Они любили, потому что их так научили, потому что они хорошие, порядочные родители, потому что богобоязненные, и смиренно принимали ниспосланное испытание, и надеялись, что бог услышит их молитвы и дарует им чудо, потому что были обеспеченные и могли приглашать к нему хоть врачей, хоть кудесников, потому что он, в конце концов, был их спасением, их надеждой, будущим династии. «Хорош бы был государь» - смеялись в Доме Особого Назначения. Что было при том у них на сердце - никогда не представить, ребёнку такого не открывают.
- Когда-нибудь, Катарина, я многое смогу тебе рассказать… И возможно, ты научишь меня, как жить с этим дальше…
Август 1919, Москва
Этот день рождения ожидался ещё скромнее прошлого, всё-таки и в целом жизнь становилась тяжелее, суровее, и у Аполлона Аристарховича прибавилось подопечных. Правда, прибавилось и зарабатывающих - Анна теперь полностью вкладывала заработанное в бюджет маленькой общины. Таким образом, конечно, их обоих не было дома практически целыми днями, и основной груз домашних работ и заботы о подопечных ожидалось принять Лилии Богумиловне и активно помогающей ей Катарине, которой предстояло вплоть до более-менее сносного овладения русским языком быть на домашнем обучении. Леви, после череды всеобщих обсуждений, вздохов и сомнений, твёрдо решил поступать в институт, и его с этого настроя не сбивала даже очередная травма, полученная совершенно по-дурацки - поскользнулся в коридоре на вымытом полу. Ицхак с осени будет полноценно посещать школу, Алексей лелеял надежду, что ему удастся выбить такое позволение тоже, ведь его же может сопровождать Ицхак, да и остальные ребята… С этими планами и выработкой стратегии улещивания Аполлона Аристарховича, бабушки Лили, Дзержинского или кто ещё может воспротивиться этой авантюре, Алексей о своём дне рождения едва не забыл, но пришлось вспомнить, тем более пятью днями позже следовал день рождения Катарины, спраздновать было решено совместно - для экономии.
Настолько скромно (чтобы не сказать - скорбно), как ожидалось, впрочем, не вышло - за день до бабушка Лиля пришла из магазина очень растерянной - на лестничной площадке её поймал неразговорчивый и немного даже хамоватый «вроде бы красноармеец», уточнил, из такой-то ли она квартиры и вручил странный свёрток и ведро яблок. Никакие попытки расспросить, уточнить, отказаться успехом не увенчались - приказали передать, и всё. В свёртке оказался кусок вяленой конины, на расстроенные восклицания Ицхака, как же можно такое восхитительное животное, как лошадь, убивать на мясо, Аполлон Аристархович, потыкав мясо, со вздохом ответил, что данная лошадь, по-видимому, умерла своей смертью, при чём была долгожительницей, но Лилия Богумиловна пообещала, что «всё будет в высшем сорте», и, забегая вперёд, действительно сдержала слово. Прежде Алексей, может быть, и сказал бы, что мясо ужасно жёстко, но мяса у них больше месяца не было вообще никакого, так что этот маленький кусочек его доли было даже в удовольствие пожевать подольше. Аполлон Аристархович с совершенно серьёзным видом заявил, что у него непереносимость конины с детства, и отдал свой кусок Катарине, удовольствовавшись одним бульоном, и даже давно и хорошо его знающая Анна только потом сообразила, что он попросту соврал. Что до яблок, то среди них лишь небольшая часть были порядком недозрелые, хватало на роскошнейший пирог… На роскошнейший пирог не хватало муки, да и яйцо было всего одно, но тут уж что поделаешь. Подарки на сей раз тоже были сугубо насущными - две рубашки и обувь на осень (его сапоги, из которых он, оказалось, вырос, отошли Катарине), единственно - краска для покраски его изделий, которыми он не переставал заниматься. Катарине, конечно, бабушка Лиля надарила вытащенных из своих закромов лент, а Анна подарила перешитое совместными с бабушкой Лилей усилиями платье. Среди брошенных матерью вещей у Катарины, вообще-то, было немало нарядов и даже сколько-то драгоценностей, но Катарина решила, что всё это «совершенно несвоевременно» и распорядилась продать это или выменять на что-нибудь полезное, например - тёплые штаны или картошку. Из прежней жизни она оставила себе только некоторое количество белья, с вещами она расставалась, по-видимому, так же спокойно, как с людьми.