Настя в его сборы и настойки не так чтоб совсем не верила - когда начала было по осени шмыгать, так пары стаканов отвара и ночи на печи под тёплым одеялом хватило, чтоб вся болезнь из неё вышла, но тут-то сравнивать нельзя, и хотела она всё же раздобыть ему хотя бы тех же порошков и подмешать в чай, но не сложилось - доктор, оказалось, как раз уехал, и сказал, что насовсем, а нового пока никого не прислали. У Розы нашёлся аспирин, его она и размешала в клюквенном отваре, однако существенных улучшений не было. Тут, сказала Роза, нужно уже серьёзнее что-то, потому что у деда, видимо, воспаление лёгких, тут надо к врачу, а такую даль и по такой дороге… Запрос про врача она уже сколько времени назад сделала, да кто хочет сюда ехать? Только такие вот, как этот, убывший, которые все болезни лечат желудочным порошком, при чём, кстати, просроченным. Да и доверия в людях после этого к докторам нет… Настю по временам это всё вводило в тихое отчаянье. Что же это за дела такие, что люди, живые люди ведь, целая деревня - даже врача при себе нормального не имеют, и все болезни и увечья лечат травками, пришёптываньями и свечкой за здравие?
- Вот для того мы здесь и работаем, - говорила Роза, - чтоб так не было. Потому что эта вот система - она вообще во всём, большим городам, как и большим людям, все блага достаются, а малым городишкам и вот таким глухим местечкам - хорошо, если крохи. И люди, у кого только возможность есть, стремятся из таких местечек перебраться в город, где хоть какие-то возможности есть. А разве это разумно, разве справедливо? Здесь красота такая, один вдох, кажется, год жизни прибавляет… Так что это не людей к возможностям, а возможности к людям надо нести. Много Россию нахваливают за то, что широка, огромна. Так вот и привыкают русские люди хвастаться количеством. А хвастаться надо качеством, а для этого не должно быть не важных мест и не важных людей.
Но не дождался дед этих перемен. Настя, вернувшись с уроков, не сразу это и обнаружила, думала - спит, и только когда подошла предложить чаю, обнаружила, что уже окоченел. Заметалась, не зная, что предпринять - то ли хватать коня и мчать снова в посёлок, а там к кому - к Розе, к отцу Киприану, куда? - то ли вынести его сначала на холод, но ведь не поднять, тяжёлый… Прежде Анастасия никогда так близко не видела умершего, и уж точно не оставалась с ним один на один. Страшно… да это мало сказать, что страшно. То вдруг абсурдно казалось ей, что он ещё живой, кидалась слушать сердце - и отскакивала, почувствовав холод и оцепенение мертвеца, то казалось, что шевельнулся, застонал… И хотелось убрать его, с глаз, немедленно, сразу в землю - так страшно, невозможно страшно быть рядом с тем, что было живым человеком, дышало, говорило, а больше не будет уже никогда, и было невыразимо стыдно за эти мысли - ведь положено прощаться с покойником по-человечески… Он ведь не чужой ей, он на эти пять месяцев заменил ей семью, как же можно вот так платить за всё добро… Она слёзно молилась перед образом Владимирской в красном углу - древним, тёмным настолько, что едва различимы были силуэты, обрамлённым старым, тяжёлым рушником с кистями почти до самого пола, единственной иконой в доме деда, рыдания начинали душить, и совершенно невозможно было сосредоточиться на молитве, только панические всхлипы: «Господи, Господи, что же это, что делать, Господи, помоги, спаси…» Она садилась на скамейку, обхватив себя руками, и тряслась, боясь даже взгляд бросить в ту сторону, где лежал покойник, потому что снова покажется, что он шевельнулся, что раздался в тишине его сип, предшествующий приступу кашля, и вздрагивала от каждого шороха за окном - казалось, что кто-то ходит там, ходит, смотрит в окна и молчит, и заглядывает в окна, что это, верно, мертвецы сгинувшей деревни пришли за дедом, дождались наконец… Что будет, когда они войдут? Они и её за собой утащат? Подходила, тыкалась холодным мокрым носом Марта, Настя обнимала её, зарывалась заплаканным лицом в её густую, пахнущую пылью и дымом шерсть. Так, оказалось, наступило утро, так и обнаружила её Роза, узнавшая, что утром Настя не приехала в школу и забеспокоившаяся.
Она-то всё устроила. Отправила Настю вместе с Мартой, которую она так и не выпускала из рук, в посёлок, к отцу Киприану, всё оформила, организовала похороны… Предложила ей вообще перебраться в посёлок, уж поди, найдётся, кому приютить, даже и не один вариант, опять же, и к работе ближе. Настя согласилась пожить по крайней мере некоторое время, пока привыкнет к мысли, что деда не стало - всё же бросать на произвол судьбы его дом, который и она сама полюбила любовью какой-то щемящей, глубинной, для неё самой неожиданной, ей не хотелось, но и быть там сейчас она не могла. Благо, здесь и провалиться в печаль и апатию не получилось бы - работа, действительно, стала ближе, при чём как в том смысле, что до бывшего докторского дома, где была обустроена школа временно, пока весной-летом не построят для неё отдельное здание, только улицу перейти и свернуть в проулок, так и в том, что ученики прибегали к учительнице на дом, тормошили её, приносили нехитрый гостинец к чаю, тащили после занятий на свежеизготовленную горку. Заливисто и сердито лаяла Марта, не понимая, почему это она проваливается в пушистый снег по самое брюхо - прежде, в городе, так не бывало, безобразие… Жизнь понемногу налаживалась. Когда стихли снегопады и метели и заново проторены были дороги, приехали к ним и доктор, даже и не один, с медсестрой, Настя только грустно вздохнула на этот счёт, приехал ещё человек из исполкома, привёз драгоценный груз - газеты и книги, привезли вести с фронта - неутешительные, увы.
- Белые перешли в наступление. Сдаётся, Пермь нам не отстоять… Сейчас они подошли к Сылве, и…
- И сюда дойдут? - ахнула Настя.
- Сюда им, полагаю, незачем, - хмыкнула Роза, - они, поди, и места-то такого не знают. Эх, если б было у нас тут какое-то оружие, кроме топоров и рогатин, мы б им могли какой-никакой, а сюрприз организовать.
Гость покачал головой.
- Сколько вас тут ни есть, боеспособного народа, это капля против их моря. Разве только как деморализация, но их, пожалуй, так запросто не деморализуешь… А если они прорвутся к Вятке, будет совсем плохо - тогда они двинутся на соединение с Миллером, идущим с севера…
- Как до Китая пешком им пока до соединения с Миллером. Каппель тоже много чего думал летом, но и с Казани, и с Симбирска его выбили. И этих выбьют. Это здесь они могли идти семимильными шагами, проглатывая городишки в полторы-две тысячи человек… Там они захлебнутся. Хотя признаю, с ними это будет посложнее, их много и поддержкой они заручились хорошей. Но может быть, Пермь они и возьмут, может, и дальше пройдут, но Волгу им не перейти.
Как ни храбрилась Роза, мысли её читались по её лицу очень хорошо. Если самые мрачные прогнозы сбудутся - это будет значить, что очень скоро им будет не получить никакой помощи, на которую они так надеялись. Белая стена отрежет их от всего мира - мёртвая враждебность снегов неоглядных нежилых вёрст, живая враждебность подступающей белой армии…
========== Август 1918, Алексей ==========
Впервые Алексею предстояло встретить свой день рождения не дома, не в окружении родных людей. Аполлон Аристархович предупредил всех домочадцев за неделю:
- Точный день рождения Антоши, увы, известен одному Богу. Но без дня рождения человеку нельзя, и думаю, хорошей идеей будет сделать этим днём 12 августа. Почему? Потому что родиться летом вообще очень хорошо и славно, я сам, например, так и поступил, и потому, что как раз 11го я получаю небольшой дивиденд за одну мою оказавшуюся неожиданно перспективной совместную работу… А значит, у нас будут и праздничный стол, и подарки.
Алексей при этих словах смутился, опуская глаза. На самом деле уже то, что он живет в этом доме, где принят был с таким непостижимым и несомненным искренним радушием - это при том, что ведь один только Аполлон Аристархович знал, кто он на самом деле таков, а если тебя принимают, не зная имени и звания, как человека простого - вот так, то действительно принимают - было для него лучшим и светлейшим, что вообще могло быть в такие печальные времена. И если думать о будущем - а думать было сложно, потому что сейчас совершенно не представлялось вообще никакого будущего, слишком крутым был слом жизни, приведший не к незнакомой дороге даже, бездорожью - он хотел бы, пожалуй, чтоб всё оставалось так. Тепло их маленькой компании, объединённой общей проблемой - прежде в его жизни никогда не бывало такого. Были люди, которые любили его и которых так же беззаветно и горячо любил он, были люди, внимательные и предупредительные к нему и много хорошего внёсшие в его жизнь. Но не было прежде людей, которые понимали бы его жизнь в том, что до сих пор составляло его одиночество. Да, многое он мог представить, когда предавался фантазиям, которые, заведомо знал, не сбудутся, но не мог представить такого, чтоб встретиться, и рядом жить, с кем-то, кто страдает тем же недугом. И при том не умножать скорбь друг в друге, а чувствовать радость и душевный подъём от взаимопомощи, от успехов своих и товарища. И это было столь невероятным подарком, что о других каких-то ему просто не думалось.