- Человек, о котором ты спрашивал, предполагал, что не сможет быть здесь в ближайшее время. Поэтому подарок для тебя оставил заранее. Быть может, это послужит тебе некоторым утешением.
И он протянул Алексею продолговатую, довольно увесистую коробку, запертую на простой замок с задвижкой - набор инструментов для работы с деревом.
Следующей была Лилия Богумиловна, подарившая тёплое добротное пальто, которое ей посчастливилось купить как раз сразу после торжественного объявления Аполлона Аристарховича о планируемом торжестве. Анна подарила коробку игрушечных солдатиков - как потом пояснила, игрушки остались от её брата, что сказалось и на комплектации, и на состоянии, краска с многих фигурок облупилась. Но солдатики были невероятно хороши искусностью, с которой были изготовлены, детальностью проработки формы и оружия, что не могла бы испортить даже полностью сошедшая с них краска. Поэтому, хотя с одной стороны ей было неловко дарить далеко не новую вещь, да к тому же - игрушки такому уже взрослому мальчику, с другой - эти игрушки были настоящим сокровищем, какое не столь уж легко найти.
Аполлон Аристархович с самого образования своего маленького домашнего пансиона взял за правило обеспечивать, чтобы у его подопечных были свои, хотя бы небольшие, деньги. Для этого он изыскивал им возможность заработка в основном за счёт их увлечений по изготовлению каких-либо безделиц, в какую-то лавку он сдавал поделки Ицхака и Леви, кажется, там их продавали как работы каких-то ремесленников с Урала, Миреле собирала бусы и браслеты, кажется, любой сложности, у неё была своя система разноразмерных коробочек для бусин разных цветов и узоров. Алексей сам часто видел её за сбором очередного изделия - Миреле никогда не ошибалась.
Небольшие шкатулки для сбережений были у каждого, получил такую и Алексей, хотя ничего в ней пока не было - сейчас спрос на безделушки был, понятно, невеликим, но Аполлон Аристархович не унывал и искал новые возможности.
Сбережения Ицхака были сильно истощены бывшими некоторое время назад почти подряд днями рождения Леви и Миреле, поэтому его подарок был прост - сильная лупа для выжигания, впрочем, сам он не считал такое за малоценный подарок, его собственная лупа была слабее. Зато вот с инструментами для резьбы она сочеталась, неожиданно, очень хорошо, предполагая возможность создания много чего интересного. Неожиданным был подарок Леви - большой кусок янтаря, похожий по форме на сердце, свет играл в нём так, что он казался живым огнём. Миреле говорила, что подарки Леви вообще всегда бывают удивительно романтичными и никогда не возможно их предугадать, ей, например, он подарил большую морскую раковину, которая не продавалась бы так дёшево, если б не досадная потёртость на поверхности, которая для неё, конечно, значения не имела, если только она не взялась бы эту потёртость даже благословить за то, что благодаря этому раковина стала доступна Леви и в итоге ей. Да, больше всех удивила Миреле, подарив небольшую икону - Иверской Божьей матери.
- Мне сказали, что она очень красивая, и кажется, это действительно так, насколько я смогла оценить руками.
Икона была небольшой, менее книжки размером, и отделана, конечно, не золотом, а, кажется, обыкновенной жестью. Вероятно, она была из какой-нибудь бедной сельской церкви, и продавалась на рынке среди других, более привлекающих внимание вещей уж так, для количества. Мимо этого лотка Миреле с Лилией Богумиловной прошли бы, но старушку заинтересовали резные подстаканники - просто своим видом, не для покупки, конечно, а потому, что показалось, что узнала какую-то знакомую работу, а Миреле начала, как водилось у них в обыкновении, расспрашивать, что ещё лежит на лотке.
Алексей не знал, какому подарку в большей мере удивляться и тихо радоваться, все они, такие непохожие, были ценны не только сами по себе, но и отпечатком личности дарителя, о чём он размышлял уже после празднования, после следовавшего за тем замечательного вечера со стихийным концертом Леви и Миреле и пением Лилии Богумиловны, исполнившей три особо любимых Аполлоном Аристарховичем романса, и их с Ицхаком игры - естественно, Алексей не мог тут же не обновить один из драгоценных подарков, хотя в большей мере они, пожалуй, просто рассматривали фигурки и обсуждали их, завести игру в полной мере было неловко, как ввиду внутренних мыслей о том, что уже не малыши они для этого, так ввиду и чувства внешнего - желания прежде познакомиться с игрушками, отдать им должную дань словесного восхищения, вызвав даже обещание Леви подновить краску и изваять вдобавок пару пушек для сильно поредевшей артиллерии, и предложение Лилии Богумиловны использовать в качестве ядер вишнёвые косточки - всё равно значение их чисто символическое.
- Мы в детстве, например, так и делали. Только у нас пушка была стреляющая. Понятно, что совсем не так, как настоящая пушка, а по принципу рогатки, с резинкой. Отец придумал. Очень досадно было, что была она одна, поэтому мы с братьями использовали её по очереди. Ставили против вражеского полка и стреляли косточками, кто сколько выбьет…
- Лилия Богумиловна! - ахнул Алексей, - вы играли в солдатиков?
- Немного. Каковы там были те солдатики, это были скрученные из картона цилиндры, на которых были намалёваны мундиры и глаза… Не очень похоже, хоть на солдата, хоть вообще на человека. В наших играх очень важную роль играло воображение. Да и вообще мы предпочитали более подвижные игры, это было скорее ещё одно состязание в меткости. Лучше меня ножи кидал только старший брат…
- Вы ножи кидали?
- И великолепно! - Лилия Богумиловна взяла со стола, сдвинутого в сторону, чтобы дать мальчикам с игрушками место на полу, нож, которым резались яблоки, и, не сильно размахнувшись, метнула его в стоящую на шкафу фигурку из папье-маше, изображающую весьма стилизованного медведя. Нож воткнулся точно в середину груди. Аполлон Аристархович заметно побледнел.
- Лилия Богумиловна, прошу вас, больше так не делайте! Я бы на слово поверил, что вы опасная женщина!
- Стыдно, Аполлон Аристархович! Мы этими ножами крошили яблоки, стоявшие у кого-нибудь на головах - никто не пострадал!
Алексей с величайшим почтением поставил икону в угол своего письменного стола, и минуту или две просто в благоговении смотрел на неё. В квартире доктора иконы если и были, то были в его комнате и кабинете, из гостиной же доктор перенёс даже картину, изображающую Тайную вечерю, чтобы ничем не смущать тех, кто другой веры. Кажется, сам доктор всё же был верующим, и иногда казалось, что глубоко верующим, однако редко давал к тому намёки, и религиозные темы в общих беседах поднимались вообще редко. Да, это было в копилку удивительных, невообразимых явлений нового, вставшего с ног на голову мира - что первую икону, которую он видел перед собой спустя почти месяц после отъезда из Екатеринбурга, ему подарила еврейка! Та душевная простота, с которой она сделала то, что не могло б быть обыкновенным для человека её веры, вызывала непреходящее удивление, и Алексей долго размышлял над смыслом её поступка - ведь она могла, в самом деле, подарить и что-нибудь иное. Возможно, она попросту не придавала христианским святыням такого уж большого смысла, оценивая их так же, как люди оценивают картины и сувениры, а возможно, главным для неё было то, что такой дар будет иметь ценность для него, и при этом не важно, насколько это было чуждо её духу. Впрочем, непременно ли чуждо? Алексей находился в сильном затруднении, потому что никак не мог бы воспринимать своих новых товарищей как совершенно чуждых и противных христианству, ведь они были добры, а доброта была для него до сих пор неразрывно связана с христианством, и в большей мере с христианством православным. Он долго не мог осознать даже того, что вот они и есть те самые, кого называют этим самым обидным словом «жиды», прежде за этим словом он никогда не мог видеть человеческих лиц, это была какая-то тёмная, невнятная зловредная сила, стихийно враждебная всему правильному, подлинному, христианскому, возможно, враждебная даже не по своей злой воле, а ввиду особого влияния на неё врага рода человеческого. Он прекрасно помнил истоки, начало этого влияния, это было прекрасно описано в Евангелии. Однако он решительно не видел никакого подобного влияния в Леви, Ицхаке и Миреле, и если б мог видеть такое влияние в Якове Михайловиче (хотя это было б не вполне верно, ведь он сам говорил, что был крещён, хоть и не в православную веру), то следовало в той же мере признать это влияние и в его подручных, людях совершенно русских, и в господине Никольском, национальности которого он не знал, однако она совершенно точно не была еврейской. И он не видел ничего кощунственного в том, чтобы называть Миреле про себя ангелом, потому что именно им она, всегда являвшая чистейший образец доброты, предупредительности и самообладания, в его глазах и была. Ему очень нравилась ровность её характера, уравновешивавшая чувствительность и эмоциональность Леви и некоторую резкость Ицхака, которая, впрочем, так же не травмировала его, так как за ней он хорошо видел борьбу горячности его собственной натуры с необходимостью всегда владеть собой, будучи поддержкой больному брату, за которого, хоть и был значительно младше, он чувствовал ответственность. Вспомнилось, как как-то раз, было ему лет восемь, размышляя об очередном уроке Закона Божьего, он спросил Марию, больше рассуждая вслух, почему же столько людей на земле исповедуют какую-либо другую веру.