- Как это? Зачем?
- Такое распоряжение новой власти.
- Но это ведь как-то… так не делают ведь!
- Ну, теперь делают. Раньше вот девочек вообще не учили, надобности не видели, а потом открыли и гимназии, и институты… Реформы. Их всегда сперва не понимают.
- Но почему вместе?
- Ну, чтобы никого не учить лучше или хуже, а всех одинаково.
- Как это - одинаково? Ведь девочкам и мальчикам разное нужно, потому что различные им в жизни уготованы задачи…
- Ну, если уж могли женщины с мужчинами бок о бок работать по десять, двенадцать, шестнадцать часов - то могут, наверное, и их дети все вместе учиться, независимо от пола… Ох, Антоша, много тебе ещё предстоит узнать и понять. Что удивляться, тут и взрослые многие бывают озадачены и к новому привыкают с трудом…
Иногда ему хотелось попросить пойти к Кремлю - ведь он не столь далеко отсюда - чтобы посмотреть на тех, кто сейчас правят Россией. Аполлон Аристархович, улучив минутку, когда были они в комнате одни, сказал, что хоть понимает его интерес, однако пока это, прямо сказать, нежелательно, неосуществимо, и пока лучше ему об этом не думать.
- Почему? Потому что к ним, наверное, нельзя просто так придти, любому желающему, а без очень важного дела, и меня не пропустят?
- Ну нет, это не так, конечно. Любой может попроситься на приём к любому из комиссаров и к самому Ленину, и рабочий, и крестьянин, и солдат. Я сам, например, бывал, и не один раз… Но сам представь, сколько желающих - и не только из Москвы, и даже не только из Москвы и Петербурга, а со всей России, так вот много ли у этих людей свободных минут? Но не в этом даже дело. Просто там же, рядом с ними, могут оказаться люди, которые могут узнать тебя, а это может иметь последствия нехорошие.
- Какие такие люди? Те, кто… кто планировал нашу смерть осуществить чужими руками? Почему же они держат рядом с собой таких людей? Неужели они до сих пор не раскрыли и не переловили всех тех, кто желал приписать им нашу смерть?
Аполлон Аристархович грустно усмехнулся.
- Это, дорогой Алексей, вопрос очень непростой. Во-первых, как ни обидно, быть может, сейчас я это скажу, однако у них есть много и других дел, кроме как ваша семья. Со всех сторон на них наступают белогвардейцы и интервенты, изнутри вредят различные противостоящие им элементы, а при этом нужно обеспечивать порядок, восстановление хозяйства, пострадавшего от войны и беспорядков, бороться с нехваткой продовольствия… Во-вторых - борьба идёт, но такая борьба никогда не бывает лёгкой. Советы - потому и Советы, что в них собираются люди, которые смотреть на один и тот же вопрос могут очень по-разному, но их не считают правильным гнать на одном только этом основании, пока они не начинают советовать что-то совсем уж недопустимое.
Алексей кивнул. Потом вспомнил о другом услышанном и зацепившем.
- Так значит, вы видели Ленина? И какой он?
Он немного слышал ещё в Тобольске, как взрослые между собой обсуждали приход к власти Ленина и его сподвижников, и судя по тону, Ленин несомненно был фигурой мрачной и опасной. Алексей долго ждал, что Ленин, наверняка, приедет к ним, чтобы лично наблюдать за тем, как их казнят или хотя бы посадят в тюрьму, но дни шли, а ничего не происходило. Почему за столько времени Ленин так и не вспомнил про них? Когда в апреле пришло распоряжение, что папеньку велено доставить в Москву, и маменька и Мария отправились с ним, а потом пришли от них письма, что их оставляют в Екатеринбурге и возможно, это снова надолго, Татьяна, Ольга и взрослые очень удивлялись этому. Объяснено это было тем, что на дорогах неспокойно, и велика опасность не довезти их живыми. И складывался странный вывод, что их смерти в большей мере могут хотеть какие-то простые, самые обыкновенные люди, чем зловещий предводитель этих бунтовщиков Ленин.
- Какой? Ну… немолодой уже человек, хотя кажется, помоложе меня… Лысоватый, с бородкой, невысокого роста…
Это несколько удивляло. Хотя, вспомнил Алексей, Наполеон ведь тоже был невысокого роста и вид имел не слишком грозный…
- Но, тем не менее, он держится, наверное, с большим достоинством, у него большая свита, охрана?
Аполлон Аристархович рассмеялся.
- Вот уж не сказал бы. Он довольно прост в общении, доброжелателен и любит шутить… И охраны, а тем более свиты, у него нет вовсе. Он много встречается с людьми, ездит выступать перед рабочими, солдатами, матросами - куда позовут, и при этом с ним никого нет, кроме разве что двоих-троих помощников. Часто он просто ходит по городу пешком, один, заговаривая со встречными крестьянами или часовыми у дверей… Ему часто говорят, что лучше бы он поберёгся, но он отвечает, что бояться народа, ради которого он всё делал и делает, ему совершенно не с чего, а враги нового порядка здесь, где крепка советская власть, просто не посмеют выступить… и честно говоря, думаю, это доведёт его однажды до греха…
Алексей кивнул.
- А… господин Никольский? Он ведь знаком с Лениным?
- Знаком. Конечно, знаком.
- И он… Тоже ведь важный человек?
- Очень важный. Хотя это сложно объяснить, какую важность он имеет.
- Я думаю, этот клей лучше. Только его использовать труднее, потому что сохнет быстро. Если приклеишь неправильно - потом замучишься отдирать. И если потечёт - засыхает потом безобразно. Это надо тонкую кисточку… А Леви и так ругается, что я у него все кисточки вытаскал… Я попробовал сам кисточку сделать, из волос, но получилось, честно говоря, ужасно…
Алексей оглядел пока ещё куцую мачту. Он уже проклинал себя за то, что взялся сразу за эту модель. Гораздо легче такой сложности работу испортить, и тем легче, чем ближе работа к завершению. Вот, уже один раз он едва не перепутал высоту для перекладины, хорошо, вовремя сообразил… Но, во-первых, эта модель была наиболее хорошо и подробно показана, во-вторых, чего греха таить, хотелось впечатлить друзей. В сравнении с тем, что мастерили Леви и Ицхак, было как-то стыдно начинать с маленьких парусных яхт… И может быть, если кораблик получится действительно очень хорошо, Аполлону Аристарховичу удастся продать его какому-то гостю из Голландии или Бельгии… Так хотелось сделать прямо сейчас что-то ещё, но надо было дать подсохнуть уже приклеенному, иначе так отлетит всё, и исправляй последствия своей нетерпеливости.