- Поставь пока руль, - посоветовал Ицхак.
Алексей взял детальку чуть меньше его ладони в диаметре, которая на первый взгляд казалась ему сделанной весьма неплохо и даже очень искусно, а на второй взгляд он неизбежно бывал ею недоволен. Колесо руля проворачивалось с трудом, но сделать руль цельным, вообще не крутящимся, он не согласен был никак.
- Ты, может быть, ещё и паруса хочешь убирающимися сделать? Зачем это нужно? Мне страшно тогда, что будет, когда ты будешь делать подводную лодку.
- Подводная лодка из дерева - это само по себе достаточно остроумно, - рассмеялся Алексей.
- Да, вот теперь мне совсем страшно. Ты, значит, подумываешь сварить её из железа?
Кроме того, как ни старался Алексей отшлифовать изделие, там и сям виднелись зловредные заусенцы и следы ножа, показывающие не очень аккуратную работу.
- Да лучше бы и не получилось. Другой материал нужно было, дерево не очень хорошее… Местами так просто дрянь… Но что уж нашлось… Ну если так уж недоволен, подстрогай ещё, может быть, успокоишься наконец…
«Или испорчу совсем… Но, тогда просто вырежу другой, и может быть, заново-то лучше выйдет…»
Нож соскользнул и полоснул по ладони. Алексей похолодел, чувствуя, как подступает паника. Это была первая царапина за всё время, сколько он уже работал с деревом, и он ведь каждый раз брался за инструменты со страхом, который, впрочем, становился всё слабее с каждым разом. Как-то один генерал, бывавший в Индии и ещё каких-то странах Востока, рассказывал ему о факирах, глотателях шпаг и других фокусниках, и объяснял, что никакого волшебства в их достижениях нет, просто часть из них основана на невнимательности зрителя, которого каким-нибудь ярким элементом отвлекают от тайных и незаметных для большинства действиях фокусника, а часть на действительной ловкости, знании, точной выверенности движений - так, по горящим углям бегут просто очень быстро, и они не успевают обжечь ступни, а ножи и шпаги засовывают в горло, точно зная, как не повредить при этом гортань. Просто эти люди научились идеально владеть своим телом, что достигается спокойствием духа и усиленными тренировками. Алексей думал теперь, что если уж некоторые люди умеют глотать огонь, лежать на гвоздях и танцевать на битом стекле, то и он может научиться куда как меньшему - ведь ему этими ножами не жонглировать и тем более не ходить по ним, всего лишь наловчиться таким аккуратным, отточенным движениям, при которых лезвие не коснётся его рук. Но всё же это случилось… Ицхак моментально, выдернув из-под одеяла простыню, обхватил ею его руку, спасая незаконченную модель, понимая раньше Алексея, что это-то расстроит его ещё больше…
- Тихо, не волнуйся, это не страшно. Леви несколько раз так ранился.
- Да, но… Кажется, всё же слишком глубоко…
Ицхак передавил пальцем основание ладони.
- Сейчас немного приостановится, смоем и посмотрим. Увидишь, что вовсе не глубоко. Не так и много крови. Тебе так просто кажется, потому что очень давно у тебя не было даже какой-нибудь мелкой царапины.
Алексей знал - врёт, чтобы его успокоить. Мелкие царапины - например, когда, играя, его царапала кошка - действительно не были страшны, хотя всё равно болезненны и саднили долго. Но нож для резьбы - очень острый, куда острее кухонного. Его начинало мутить - но пожалуй, скорее от страха, чем действительно от кровопотери. Слишком не хотелось снова в постель, снова целыми днями не мочь даже подняться или шевельнуть рукой, после того, как выкарабкался, и столько времени получалось держаться на этом уровне - уровне почти здорового человека… Опять… Так торопился с этим кораблём, словно чувствовал… и всё равно не успел… И неизвестно, когда теперь закончит…
- Давай, надо подняться. Я тебе помогу…
Алексей поднялся на ноги и тут же неловко рухнул на кровать со сбитым покрывалом. Ицхак взял его вторую руку, заставил прижать рядом с его пальцем.
- Я сейчас найду, чем обработать, найду бинт… Скоро и Аполлон Аристархович придёт… Только успокойся, ладно? Я по Леви заметил, у него всё гораздо лучше заживает, когда он не психует… Если б точно знать, что я мог бы быть донором и тебе!
- Твоя кровь нужна Леви.
- Ничего, у меня её много. Но ведь если она не подойдёт, ты и умереть можешь… Может быть, Аполлон Аристархович всё же найдёт кого-то из твоих родных? Почему ты так и не скажешь, знаешь ли ты что-нибудь о своей семье? Если кто-нибудь из твоих родных жив, это ведь может быть твоим спасением!
Алексей думал об этом, на самом деле. Часто думал. Может быть, можно б было привезти сюда хотя бы кого-то одного, Ольгу, Машу… Но наверное, всё же это слишком опасно. Кроме того, вовсе и не обязательно это поможет… Аполлон Аристархович, рассказывая о тех исследованиях его болезни, что делали врачи прежних эпох, говорил, что, по-видимому, хоть болезнь и передаётся по женской линии, однако в крови женщин же есть что-то, что подавляет болезнь. Мужская кровь этого компонента лишена. Пока сложно сказать, почему некоторые мальчики, как Ицхак, всё же рождаются здоровыми, возможно, им достаётся «здоровая» половина крови матери. Так же по-видимому, если одни дочери несут в себе склонность к этой болезни, то другие здоровы совершенно, потому что потом ни один из их сыновей и внуков не показывают таких признаков. И никакого способа отличить заражённую девочку от не заражённой нет, покуда у неё не появятся дети, при чём желательно не один раз, и именно сыновья. Значит, лучше б было, если б у него, как у Леви, был здоровый брат, чем сестра, которая, возможно, тоже имеет в своей крови эту болезнь, и хоть сама ею не страдает, однако помощь эта может быть не столь эффективной.
«Что говорить, если б у меня был здоровый брат, всё вообще было бы по-другому… Такое чувство, что силам небесным вообще не угодно было, чтобы у отца моего был наследник…»
- Но ведь можно же и не только родственников… Ведь Миреле же подходит кровь Анны…
- Да, но это риск…
- Всё равно, я согласен рискнуть.
Ицхак вернулся к кровати, присел перед Алексеем, отобрав баюкаемую ладонь, принялся аккуратно обтирать бинтом, смоченным перекисью, не касаясь самой раны.
- Главное, чтобы Аполлон Аристархович согласился рискнуть… Тут придётся выбирать, и этот выбор очень тяжёлый, потому что происходит совершенно вслепую…
- Всё равно, если ты согласен рискнуть, то и я согласен.
Ицхак улыбнулся.
- У некоторых народов бытует представление, что люди, обменявшиеся кровью, считаются братьями. Если не чураешься брата-еврея…
- Нет, не чураюсь.
Ицхак поднял нож и провёл им по своей ладони, потом прижал её к ладони Алексея.
- Согласится ли Аполлон Аристархович, этого мы ещё не знаем, но братья мы теперь в любом случае.
Аполлон Аристархович, уступив решимости обоих мальчиков, возросшей для них самих неожиданно в процессе спора, на эксперимент решился. Алексей, чувствовавший, по мере того, как игла входила в вену, как ползла по трубочке алая жидкость, вполне понятный страх, думал о том, что конечно, он мог бы думать, что не боится смерти… Он мог бы её не бояться. В конце концов, смерть столько ходила за ним по пятам, однажды это всё равно случится, и если случится сейчас, когда доктор решился на рискованный, но, возможно, единственно действенный способ ему помочь - что ж… Конечно, его смерть принесла бы горе близким, любимым им людям, но она же их освободила бы. Горе переживается, забывается однажды. И если совсем уж честно, как ни кощунственна эта мысль, ему следовало бы умереть ещё давным-давно, пока мама и папа, сестрёнки и все прочие не успели ещё достаточно сильно привязаться к нему… Но именно сейчас умирать ему нельзя. Даже думать об этом. В какое другое время, но только не сейчас. Потому что при эксперименте присутствуют несколько коллег Аполлона Аристарховича, при том минимум двое из них, кажется, настроены к идее более чем скептически. И если он потеряет сознание, тем более если умрёт - это бросит огромную тень на Аполлона Аристарховича. Что там, это может загубить ему всё дело, которое и так стоит ему таких небывалых трудов… Плюс к тому, один из них имеет явное предубеждение против евреев, и это даст ему основание на каждом углу вопить, что кровь евреев вредна, что она убивает, или во всяком случае, что евреи уж точно совершенно не равны европейцам, что они по своей природе совершенно другие, а это может принести много вреда…
Ицхак говорит, что главное не волноваться. Наверное, конечно, сейчас-то мало что зависит от его веры, кровь либо подходит, либо нет, но может быть, если он будет держать себя в руках, настраиваться на хорошее, он по крайней мере умрёт не сразу, не на их глазах? Нет, нет, об этом вовсе нельзя думать. Не думать вовсе об итогах, пусть будет, как рассудит Господь, а он ведь благ, разве он пожалеет для него маленького чуда? Тем более, не только для него - и для Ицхака, который тоже ведь переживает за него, и для Аполлона Аристарховича, и для мамы, папы, Ольги, Тани, Маши, Анечки, которые где-то далеко, не зная ничего ни о его судьбе, ни о судьбах друг друга, быть может, в эту самую минуту молятся о нём, самом младшем, самом уязвимом… Бедная матушка, которая сидит сейчас у постели душевнобольного мальчика, заменяющего его, думает о своём настоящем сыне… Если б ангелы божьи могли ей сейчас передать, что у него всё хорошо, что скоро хотя бы ненадолго ему станет легче… Это только временная мера, да, способа полностью излечить его болезнь пока не существует. Но ведь это вносит глубокий смысл во всю их жизнь, сродняя их между собой… Если Ицхак говорит, что вера и спокойствие помогают, то нужно постараться хотя бы ради этих слов… Если он всегда будет помнить, что каждый приступ, как бы долго он у него ни был, однажды проходил, то меньше будет его отчаянье, и меньше его душевных сил поглотит, больше их пойдёт на выздоровление…