- Как это?
- Вот так. У нас был общий учитель, девчонки клали записки в его галоши, он приходил к нам, разувался, мы, улучив момент, эти записки доставали… Если вперёд наши уроки были, чем их, то так же отправлялись ответы. Потом, конечно, это дело было обнаружено, скандал был хороший…
Алексей засмеялся, потом охнул - синяк ещё долго будет давать о себе знать.
- Лизанька говорит, что теперь-то мать отдаст их с братом в школу. Я очень этому рад, и очень хочу, чтоб они приступили к занятиям поскорее, ведь им столько предстоит наверстать! Если б и мы с Ицхаком могли… Ну, Ицхак мог бы, но он не хочет оставлять Леви… Но, на самом деле, это вполне правильно, что раз одним нельзя, то и другим, быть так уж всем вместе… Не то те, кто будут дома, будут чувствовать себя покинутыми.
- Однако однажды вам всё равно предстоит покинуть стены этого дома. Когда у вас начнётся взрослая жизнь. Тем более, когда вы снова сможете собраться все вместе, ты ведь, наверное, захочешь жить со своими сёстрами…
Алексей жадно ухватился за эту нить разговора.
- У вас есть какие-нибудь вести о них?
То письмо, увы, действительно не дошло до адресата. Как ни готовил он себя к тому, что может и так получиться, всё же больно было, очень больно…
- Есть, - рука нырнула во внутренний карман и вынула сложенный в тонкую полоску листок, исписанный с двух сторон, - и поскольку доставлена эта бумага с курьером первостепенной надёжности…
- Это письмо? Письмо от одной из моих сестёр? - Алексей едва не вскочил, вмиг позабыв о боли и грустных мыслях, неизбежно порождаемых ею, - как же вы… О боже, и это правда, не сон?
- …Оно достаточно откровенно, это письмо. И поэтому, увы, ты будешь должен уничтожить его по прочтении. Можешь не сразу, можешь, перечитав ещё на раз… Но уничтожить обязан.
Писала Мария. Его сразу окунуло в воспоминания, тоскливые дни ожидания в Тобольске, письма маменьки и Марии в руках Татьяны, нервно перебирающая пальцами Ольга рядом, словно едва справляющаяся с искушением вырвать у неё листы, самой жадно впиться взглядом в строчки… А за окном весна, эта далёкая весна совсем других тревог, других надежд…
«Здравствуй, Алёшенька, братик мой любимый! Вот привелось же, когда уже никакой надежды к тому не было и даже не мечталось о таком, написать и передать тебе письмо! Разуму непостижимо, сколько мы не виделись с тобой, когда посчитаю - три месяца уже - так не верится ведь, а привыкнуть никак не могу, вот бывает, так и кажется, что выйду в соседнюю комнату - а ты сидишь там, и Анечка подле тебя, о чём-нибудь шепчетесь, пока не видят старшие… Впрочем, много времени нет для грусти и воспоминаний, если б знать ты мог, какие горячие у нас тут бывают деньки! Но об этом мне писать тебе нельзя, и нельзя даже сказать, где мы сейчас - да и не много в этом смысла, потому как к тому времени, как прочтёшь ты эти мои строчки, нас уж опять куда-нибудь перекинет, хотя наверное, на зимовку немного остепенимся, зимы, говорят, здесь суровые очень, уже и сейчас холодно так, как у нас-то в это время никогда не бывало, уже выпадает снег и подолгу не тает. Так сердце радуется, что ты в Москве, древней нашей столице, вот попасть бы к тебе хотя бы на денёк, с тобой бы пройти по славным, памятным местам великой её истории, по прекрасным храмам, но понимаю ведь, что не было бы ничего этого, а только сидели б мы подле друг друга и наговориться не могли. А иногда думается - вот увидел бы ты то-то и то-то, как красиво тут, вот недавно вышла я ночью - и такая луна во всё небо сияет, нигде, кажется, нет места, куда б не доставал её свет, и так тихо спят под нею дома и поля вокруг, словно всех их она укрыла своим светом, и тепло, уютно им под ним, словно под рукой материнской… Сколько красоты, милый братик, на прекрасной нашей земле - всего не увидеть и не упомнить, как грудь всего воздуха не вместит… Хочется спросить, как здоровье твоё, да как заботятся о тебе те люди, попечениям которых ты вверен, как протекает сейчас жизнь твоя, слава богу, тревог и забот наших лишённая, но какие-то свои имеющая, но ведь не знаю, случится ли ответ твой получить… Но твёрдо знаю, скоро встретимся с тобой, когда - знать не могу, это только Господь Бог решает да вера наша, наше терпение и мужество, но в сердце радость встречи живёт уже и спит, как земля зимой спит под снегом. Наступит весна - и расцветёт всё, и будем снова вместе, все тревоги и разлука наша только укрепят нас… Передай только людям этим, которые сберегают тебя для будущей нашей встречи, низкий мой поклон и скажи, что молюсь о них Господу каждодневно, хоть имён не знаю…»
Алексею казалось, что он не видит строк, а слышит живой, неповторимый весёлый Машенькин голос, и что много больше он говорит, чем написано здесь, говорит и о детских их играх, и о часах учебных, когда бывало, хвастались они друг перед другом выученным, и о светлых днях их поездок всей семьёй, в особенности когда они не были омрачены каким-нибудь несчастьем с ним… И когда упоминала она о Татьяне и Ольге и Анечке, казалось ему, что и их голоса он слышит, а за ними - голоса отца, матушки…
Ниже чужим, корявым, но старательным почерком было приписано:
«Здраствуй, Алексей! - сверху подписана пропущенная «в», - ты не помнишь меня наверно, и удивишся, чего это я тебе пишу, а Маруся говорит что теперь мы родственники и надо мне тоже послать тебе весточку. Маруся беспокоится о тебе очень и я вместе с нею, ты береги себя а Марусю я зберегу, береги здоровье это главное и учись хорошо это тоже главное. А мы войну закончим и все приедем к тебе. А письмо смотри не забудь сажги, потому что Машка тут много написала про всё семейство ваше а это апасно. Ну до встречи Алексей извини за ашибки. Пашка».
Алексей почувствовал, как дрожат его руки. Так хотелось прижать это письмо к сердцу, перечитывать на много раз, так и уснуть с ним, чтоб самые счастливые сны видеть… Но он обещал, и должен. Дорого ведь не письмо, а человек, за ним стоящий, а для блага этого дорогого, любимого человечка - и своего блага - он не должен оставлять никакой, даже малейшей зацепки…
- У вас есть спички? А то мы на поделки всё извели… Попросить у бабушки Лили - она ведь спросит, зачем, а так не даст, и так извели, говорит, половину…
- Прямо здесь жечь собрался? Смотри, напугаешь бабушку Лилю, прибежит, подумает - пожар.
- Всё лучше, чем если увидит, верно?
- Ты мог бы дождаться, пока дома никого не будет, или будет поменьше народу, чем сейчас.
- Я хотел сейчас, при вас, чтобы вы видели и верили мне.
- Я тебе и так верю.
Сжечь письмо ему ночью помог Ицхак - никто не заметил, никто не проснулся, открыли окошко проветрить, проследили, чтоб пепел разлетелся и малого кусочка не осталось. Ицхак и короткого взгляда на письмо не бросил, а ведь как, должно быть, любопытно ему было… И снова колотилось сердце часто-часто, представлялись они ему заговорщиками, уничтожающими улики ввиду возможного визита жандармов.
Впечатление вернулось наутро, когда явились в их дом с обыском. Аполлона Аристарховича, благо, дома не было, Лилия Богумиловна хоть тирадой, конечно, разразилась, но расторопно открывала замки на всех ящиках и сундуках:
- Пожалуйста, смотрите, нам скрывать нечего! Сразу что ли скажите, чего ищете, может, я так вынесу? Можете и в кастрюлях у меня посмотреть, не жалко! Ну это надо, а? Сказала б, что вы квартирой ошиблись, да это домом ошибиться надо, а то и кварталом - у нас и соседи все порядочные.
- А вот это как знать… - протянул один.
Ицхак сидел на постели Алексея - как раз принёс ему завтрак, угрожал кормить больного с ложечки. Смотрели, как шустрые, привычные, видно, руки перелистывают книжки и тетради, ворошат стопки рисунков в ящиках стола. Тогда-то порадовался Алексей, что вовремя уничтожил письмо…
- А это чего? Икона? Верующий?
- Это подарок.
- Надо же…
- Да оставь ты её, Айвар, ценности никакой, и сделана так, что ничего в неё не спрячешь.
Проверили и в кабинете у Аполлона Аристарховича, перелистывали его книги, записи в его многочисленных журналах и тетрадях - «И не подумаю запрещать, - пробурчала себе под нос Лилия Богумиловна, - пусть умное что-то почитают в кои веки…» Благо, уходя, на столе доктор оставил порядок, всё по стопочкам, и даже в ящиках у него творился не такой уж хаос.
- Айвар, ты на немеччине понимаешь, что тут?
- Это не немецкий, это французский. Медицинское что-то… Ну тут вот немецкое вроде, да…
- Ты не зачитывайся там! Ой твою ж мать, и здесь книги! Да сколько у него их? Слушай, ты по языкам грамотный, тут смотри, я пока остальными комнатами займусь.