Надо заметить, что экзаменовалась я не первой. В холле, размазывая несмывающуюся бархатную тушь рыдали две дивные «барбешки», полагаю, из дальнего Подмосковья. Девочкам отказали, почти не мучая. А от меня не могли оторваться, невзирая на ожидавшие каждого дела государственной важности.
Как-то внезапно вопросы иссякли. Шелестя бумагами, «небожители» перешли к изучению моей анкеты. Она-то, по-видимому, окончательно решила вопрос в мою пользу, а так же, полагаю, поразила воображение весьма импозантного Председателя совета Домовладельцев — господина Блинова В. Р. Ну не думать же мне, что в наше время при устройстве на работу играет роль личное поручительство важного покровителя? Которым я, признаюсь, заручилась.
Виталий Робертович Блинов, если хотите — улучшенный вариант Депардье эпохи восхождения на киноолимп, излучающий предчувствие славы и повальной влюбленности. Дерзость, небрежная элегантность, утяжеленные умственными нагрузками формы. Спонтанность поведения, позволяющая думать, что мужчина ответственный и семейный способен загрести даму в охапку и вскружить ей голову до потери самосознания. После экзамена господин Блинов пригласил меня пройтись «на воздухе», вывел на заковыристую крышу «Путника» и обвел окрест крупной сильной рукой:
— Благодать!
Под нами лежала апрельская полуденная Москва, далекая, похожая на рассыпанный детский конструктор. Вокруг, нежась на ярком солнце, готовился зазеленеть разбитый опытными флористами на сложном ландшафте крыши сад. Кусты смородины у кованных изгородей пыжились скромными еще почками, разбрасывали зеркальные блики окна незаселенного пентхауса в колониальном стиле и впечатление было такое, что ветром сорвало участок где-то в пригороде Лас Вегаса и занесло под облака российской столицы. От напора весеннего воздуха и высоты у меня перехватило дух. Блинова же захлестнуло вдохновение завоевателя — он широко жестикулировал, наполеоновски озирал горизонты, говорил горячо, взволнованно:
— Наш дом — город будущего, отдельная планета, а вы — ее Лицо! Лицо одинокой путницы в… В несовершенном мире. Но лица нам мало. Нужны мозги и не совсем обычные мозги. — Он вытащил из кармана мою анкету, где указывалось, что обладательница двух высших образований владеет тремя языками, искусством айкидо, икебаны и удостоверением санитара ветеринарной службы. — Мозги министра иностранных дел, наделенного наблюдательностью Холмса и напором, извините, Доренко. Требуется аналитичность мышления, наблюдательность, находчивость и прежде всего — обаяние, умение располагать к себе людей, вызывать доверие. Вы актриса. (Я скромно опустила ресницы, поскольку проработала после распределения ГИТИСа меньше года), вы опытный редактор (легкая насмешливая улыбка коснулась уголков моих губ — если бы он знал, что приходилось мне править в качестве внештатника, практикующегося на сериях «Леда», «Грехи», «Соблазны») вы из породы совершенствователей (Ага, значит читал мои «воскресные проповеди» в московской газете районного значения) и, наконец — красивая женщина. (Я бросила на него быстрый, удивленный взгляд, означающий «Ах, вы оказывается, замечаете такие пустяки?»)
— Вот список уже заселившихся жильцов, — он отвел задумчивый взор от моих губ натуральной коралловой свежести к стопке листов. — Сами видите — контингент ответственный. Люди искусства, финансисты, политики, ученые — гордость страны… И, так сказать, темные лошадки.
Произнеся последнее определение он в упор заглянул в мои расширившиеся от удивления зрачки,
— Теневики? — очень натурально охнула я, делая вид, что не осведомлена о профессии Блинова и редко задумываюсь о способах формирования крупных капиталов в условиях зачаточного капитализма.
— Зачем уж так категорично, Альбина. Как человек искусства вы понимаете — чем ярче свет, тем гуще тени.
— Чем выше статус, тем разряженней воздух правды, — с двусмысленной улыбкой Джоконды заметила я.
— Атмосфера в верхах, в самом деле, не целебная. Но редко кто жалуется. Любителей работать «на высоте» даже без лонжии — пруд пруди. О, сладостное брея власти… — Виктор опустил голубые хулиганские глаза, возможно собираясь признаться в роде занятий, но я подумала о другом. Я вспомнила, что прошло уже три года с того дня, как гордая Альбина заботливо проводила своего мужа к другой, лучшей видимо, видимо, более интересной женщине и последний раз влюблялась в голос троллейбусного водителя, объявлявшего остановки флорентийским бельканто. А он даже не повернул головы, когда я покидала троллейбус. Подобные мысли о коварстве женской судьбы всегда придавали моему лицу некую трогательность и я видела себя в облике Кабирии, шагающей после гибели лучших иллюзий среди веселящейся молодежи. Эта робко расцветающая сквозь слезы улыбка — маленькая женщина, отважившаяся любить беззаветно, отважившаяся жить, забывая предательство…