— Так это вы напали на меня той ночью на Пустоши и отняли деньги?! — вскричал лейтенант Кадо. — Я запомнил это пятно на шляпе… Ведь она упала прежде, чем вы ударили меня второй раз, так?
— Ты не мог меня видеть… — Джон запнулся, а агент, крайне заинтересовавшись сказанным, потребовал:
— Продолжайте. Закончите вашу мысль, мистер Хикс… Лейтенант не мог вас видеть, потому что вы старались держаться вне поля его зрения, когда напали на него. Правильно?
— Нет, я не нападал… Это наглая ложь… — Джон рванулся к двери, но был схвачен охранником.
— Отведите его в караульную, — скомандовал полковник. — Я сдам его коменданту. — Когда Джона увели, он подошел к Филиппу и пожал его руку. — Позвольте мне первым обменяться с вами рукопожатиями, сэр… Мой недавний враг, а теперь, я надеюсь, мой друг.
— Pardon, господин полковник? — Филиппу показалось, что он сходит с ума. — Простите, но я ничего не понимаю.
— Только что пришла депеша из Лондона. — Агент встал из-за стола и тоже пожал его руку. — Бонапарт сдался, и война окончена. Наши страны прекратили сражение. Вы свободны, как я уже сказал, и можете либо оставаться здесь, либо идти куда хотите… можете даже вернуться во Францию. — Он дружески похлопал француза по плечу. — А теперь я пойду вместе с полковником и сообщу эту радостную новость вашим соотечественникам и открою ворота замка. — Он снова пожал лейтенанту руку и оставил его одного.
Филипп отправился к себе на квартиру, едва осознавая, что делает и куда идет. Когда он дошел до рыночной площади, то услышал ликующие крики, раздающиеся в замке: эти звуки доносились до него, как шум морских волн, когда он шел по Маркет-стрит до самого магазина булочника. Жена булочника тут же забыла о своем покупателе и, отложив свежевыпеченный хлеб, повернулась к нему.
— Говорят, война окончена, мистер Кадо? — вскричала она. — Скажите, неужели это правда?
— Да, — подтвердил он. — Война окончена. Мы больше не враги, мадам.
И тотчас же почувствовал, что его окружили мужчины и женщины, стали жать ему руки, целовать его и обнимать, смеяться и плакать одновременно. Филипп еле сдерживался от смеха, потому что таких эмоций было трудно ожидать от холодных англичан. Затем он пошел в трактир «Скрипучие ворота», заказал хозяйке самые лучшие блюда и пообедал в компании офицеров из замка — французов и англичан.
Закончив обедать, Филипп направился к Пустоши и там, присев на пригорок, покрытый мягкой травой, стал смотреть на город и на замок, возвышающийся на холме, со странным чувством сожаления и печали.
Он был свободен, наконец, и ничто не говорило об этом так ясно, как запах полевых цветов и дикого тимьяна, окружавших его со всех сторон. Он был свободен, как жаворонок, порхающий в небе над его годовой, но радость этой свободы, которую он так ждал более пяти лет, была омрачена печалью и сожалением.
Он постарался думать о дяде — этом суетливом и добром маленьком человечке, о тете — аккуратной и опрятной женщине, об их доме, увитом виноградной лозой, и о девушках, которых, наверное уже подбирали ему в жены, — с хорошим приданым и таких же рассудительных, как его тетя. Но ни у кого из них не было такого нежного голоса, такого ореола золотистых волос и ангельского лица, как у Сары…
Филипп сидел на пригорке долгое время, обдумывая свою жизнь, а когда начало темнеть, поднялся и побрел домой. Он шел по улицам, с трудом продвигаясь через толпу гуляющих людей, когда почувствовал, что кто-то схватил его за руку — второй раз за этот день. Филипп обернулся и увидел Гастона — в хорошем подпитии и в приподнятом настроении духа.
— Лейтенант Кадо! — вскричал он. — Теперь мы братья, не так ли? Больше мы не хозяин и слуга — все это в прошлом! — Гастон посмотрел на сапоги лейтенанта и расхохотался. — Фуке позаимствовал у вас старые сапоги, но, я думаю, вы догадались об этом. Это была хорошая, шутка. Если бы Фуке захотел сбежать сейчас, ему не пришлось бы прилагать столько усилий.
При этих словах он опрометчиво отпустил руку лейтенанта и свалился в канаву, а Филипп, не обратив на это никакого внимания, отправился к себе на квартиру.
Но там его ожидали неприятности. На улице возле булочной стоял экипаж, в котором сидели леди и джентльмен, подкарауливая возвращение Романтичного француза.
— Вот он! Я узнала этого мошенника!.. Это он, без всяких сомнений!
— Арестуйте его, Смитсон! — приказал сквайр Форсетт, выпрыгивая из экипажа, и здоровенный детина, с дубинкой констебля в руке, схватил Филиппа за воротник.