Если же говорить о тех, кто находился «внутри» событий — людях типа Джеймса Вулси, большинства сотрудников ЦРУ и даже Оперативного директората, а также эфбеэровцев с Хапкоуэром и его компанией, то их вопли негодования для меня в буквальном смысле обидны. Я не имею в виду их искренний гнев по поводу моих поступков и предательства — он, разумеется, естественен и справедлив. Я говорю о тех представлениях, которые они разыгрывают, разглагольствуя о моей безнравственности, о пролитой мною крови невинных людей и вообще о том, как я мог оказаться на такое способен! Какое лицемерие! А чем, по их мнению, занимались Гордиевский, Огородник, Вареник и Поляков? Докажите мне, что я чем-то отличаюсь от ваших героев. Все это выламывание рук и слезы — не более чем облагороженное лицемерие, узаконенное и возведённое в ранг бюрократически корректного. Таким людям, как Халкоуэр, все оказывают помощь, средства массовой информации сделали из них «звёзд» — и все благодаря мне. Они карьеристы и приспособленцы, слепые к морально-этической стороне своего собственного поведения и мотивов.
Испытываю ли я чувство вины? Конечно. Но не их слова заставляют меня стыдиться своих поступков. Я прячу глаза, лишь стоя перед моими бывшими товарищами, коллегами и руководителями. Вы беседовали со многими из них — Жанной, Сэнди, Бертоном Гербером, Милтоном Берденом. Видя их реакцию — главным образом это происходит в моем воображении, — я ощущаю чувство бесконечного стыда и вины. Мне претит проявлять свои чувства на публике отчасти из принципа, частично потому, что я не хочу доставить такого удовольствия окружающим, и, наконец, вне всякого сомнения, из-за собственной трусости. Мне стыдно по двум причинам: во-первых, я предал отношения личного и профессионального доверия, которые между нами сложились, и, во-вторых, я предательски нарушил серьёзнейшие обязательства, связывавшие меня с доверившимися мне агентами. И в том и в другом случае я совершил предательство на личностном уровне, и этому нет оправдания. Остаётся лишь грустить по этому поводу. Предательство и доверие. Не с этого ли мы начали?
Теперь вы знаете мою историю, и бот я перед вами такой, как есть. Судите меня. Стыжусь ли я? Разумеется, но позвольте мне прояснить свою мысль. Мне стыдно за тот вред, что я причинил Розарио, Полу и даже самому себе. Я стыжусь того, что предал личное доверие многих людей. Но по отношению к тем, кто торжествует, процветая за счёт моей трагедии, я не испытываю ничего, кроме презрения.
Я знаю, мы много говорили о том, почему я сделал то, что сделал. Оглядываясь назад, я до сих пор не уверен в том, что дал полные объяснения. Моё разочарование вызвано вашими попытками и попытками, предпринятыми следователями из ФБР и ЦРУ, все упростить и найти одну, самую главную причину того, что произошло, тогда как такой причины не существует и есть только многие слои причин, слой на слое, и при этом ни одна из причин не является важнее другой. Кроме того, ко всему этому следует добавить и сами события, то удивительное, почти невозможное стечение обстоятельств, внезапно позволившее — неосознанно и необдуманно, когда стоило бы тщательно, даже мучительно, поразмыслить, — претворить в реальность фантазию. Если бы меня попросили спланировать свою поездку в Вену или породить какой-либо изощрённый план с тем, чтобы предложить свои услуги КГБ, я не смог бы этого сделать. Если бы я должен был спланировать свою встречу с представителем Советов для того, чтобы обеспечить себе прикрытие, я уверен, и это мне бы оказалось не по силам. Как вы видите, сами обстоятельства сыграли свою роковую роль тот факт, что я был представлен Чувахину, и то, что у меня был доступ к материалам о наших агентах, а также то, что внезапно на арене событий появились три «двойных агента» из Советского Союза. Это уникальное стечение обстоятельств оказалось критическим. Оно породило возможность для меня действовать определённым образом.
Это не избавляет меня от ответственности. Но зимой 1984/85 года кем был Рик Эймс? И что более важно, был ли он опасен? Да, был. Но почему? Таилась ли опасность в моей неуверенности относительно личной жизни и устремлений, моего брака с Нэн и приближающейся свадьбы с иностранкой, а также в моем разочаровании из-за, так сказать, неординарного продвижения по службе? Таилась ли она в моей необщительности и некой застенчивости? Был ли я опасен из-за трудностей в преодолении тяги к алкоголю? Или, быть может, в моем характере с младых ногтей недоставало чего-то существенно важного, связанного с чувством внутренней целостности и личной ответственности? вы и другие ищите простого решения, в то время как ответом являются все эти факторы. Они все послужили компонентами питательного раствора, в котором смог развиться вредоносный микроб.