— Какая гадость! Чем прочистить?
— Как чем? Руками.
— Руками?
Веласкеса, казалось, вот-вот вывернет наизнанку. Он опустился на четвереньки и принялся выгребать руками сгустки протухшей пищи. Там его и оставили. Через некоторое время я зашел взглянуть на него и увидел, что его передник, штаны, ботинки, руки — словом, весь он был в следах своего трудового подвига.
Анчове дал мне совершенно точные указания. Я выслушал его, не перебивая. Апельсиновый сок я буду выдавливать с удовольствием, поскольку его люблю и сам привык пить по утрам; против чистки картошки я тоже ничего не имел, так как делалось это не вручную, а машинкой. Остальное….
Словом, твердо усвоив, что Ковбой по целым дням прячется где-то наверху, что Анчове святая душа, что Чарли безобиден и что Джо глух и решительно неспособен хоть на секунду отлучиться из своей адской парилки, мы с Веласкесом занялись изучением кухни, пядь за пядью исследовали ее, сделав немало поразительных открытий. Любимым занятием Веласкеса было обжорство и похищение продуктов для жены. Он прогуливался по холодильникам, как гигантская крыса, а ночью покидал кухню с полным рюкзаком, словно заправский турист. Моим же предпочтительным занятием было обследование бесчисленных закоулков здания; вдумчиво и сосредоточенно, словно любитель живописи на выставке, я наслаждался окружающим богатством. Меня влекли гигантское подземелье, таинственные своды, где громоздились ящики и мешки, бутылки с причудливыми этикетками, бутыли и бочки, коробки консервов, всевозможные весы и безмены. В темных закутках подсобных помещений пахло смесью шафрана, майорана, тмина и других специй, которые делали темноту такой соблазнительной. В сущности, помещения эти отнюдь не были закоулками, скорее гладкой и чистой цементной дорожкой, которая змеилась по подвалу здания. В воздухе ощущалось что-то свежее и искусственное, интригующее. Я чувствовал себя любопытной мухой, залетевшей в бутылку.
В одну из таких экскурсий я набрел на тайник Ковбоя и раскрыл его секрет. Я подымался по пожарной лестнице на крышу, как вдруг поравнялся с какой-то безоконной каморкой. Дверца, выкрашенная в унылый серый цвет, делала эту конуру еще менее привлекательной. Она походила не то на клетку, не то на западню. В своих странствиях я чувствовал себя так привольно, так рад был нарушить монотонность кухонной жизни, что, понятно, никакая, пусть еще более подозрительная дверь не смогла бы меня остановить. Рывком я открыл ее. С железной кровати, запрокинувшись на спину, на меня бесстрастно взирал Ковбой. Свет, падавший через отверстие в крыше, был сероватым. Ковбой и рта не раскрыл, ни единым жестом не выразил удивления по поводу столь неожиданного вторжения в его тайник. Я вошел внутрь и осмотрелся, пораженный странным светом и пустотой, царившей в этой келье. Ни стула, ни стола, ничего… одна лишь ничем не прикрытая кровать, голые стены, цементный пол и уставившийся на меня развалившийся на кровати Ковбой. Впрочем, забыл упомянуть, что на полу, на расстоянии протянутой руки, стояла бутылка портвейна.
— Садись, — выдавил Ковбой.
— Скажи лучше на что?
— Интересно, кто придет первым и вторым в «Танфоране»? — спросил он меня, ничуть не меняясь в лице. — Это чертовски важно. Дубль.
— Я в этом ни бельмеса не смыслю, — ответил я.
Ковбой вытащил из сумки измятую газету и с величайшим вниманием погрузился в ее изучение. То ли он был пьян, то ли находился в какой-то прострации. Он валялся на кровати, не сняв ни фартука, ни поварской шапочки; длиннющие ноги смешно свешивались с не по росту короткой постели. Я ждал, пока Ковбой обратит на меня внимание. Оправившись после первоначального смущения, я снова чувствовал себя в своей тарелке. Я принес с собой иллюзию сверкающего утра, запах солнца, нежную прохладу крыши. Ковбой взял бутылку, сделал глоток и передал мне. Я выпил, растроганный его сердечностью.
— Посмотрим, — проговорил Ковбой. — В первом заезде бегут восемь лошадей. — И он показал мне страницу, испещренную именами, номерами и еще какими-то диковинными знаками. — Бегут милю. Слушай внимательно. Милю. Из всех, кто участвует в заезде, только Вегас Хайджекер, Бальбоа Бой и Папагос уже бегали эту дистанцию. Три лошади. Выдача за любую из них — две тысячи долларов. В этом году ни одна из них не приходила первой. Папагос слишком горяч, Бальбоа Бой бежит грамотно, но не больше. Третья бегает только ровным галопом, не обладая ни настоящей скоростью, ни рывком. Среди других лошадей только эта, эта и эта бегут ровно. Эта тоже слишком горяча, и выдача поменьше. Вот этот жеребец, Поур Бой, стоит куда большего, хотя такой дистанции никогда не бежал и вообще боится бежать первым. У него комплекс. В сущности, это мул, а не лошадь. Пожалуй, все они мулы, но так или иначе, кто-то из них должен победить. Это неизбежно. Стало быть, надо сделать выбор. Скажи, кто, по-твоему, победит?