По проходу прошла кобыла; завидев ее, Гонсалес издал совершенно неприличное ржание. Испуганная кобыла взбрыкнула и пошла дальше, беспокойно помахивая хвостом.
— Вот чертов сын… когда он наконец остепенится!
Широко расставив ноги, вытянув хвост и выкатив глаза, Гонсалес хотел последовать за кобылой, но Идальго рывком придержал его. Гонсалес покорился, нервно роя копытом землю, продолжая ржать и крутя головой. Тут мы заметили, что Гонсалес уже приготовился к любовному подвигу, и вид у него был, прямо скажем, преглупый. Мы с Идальго притворились, будто ничего не произошло. Но Мерседес смотрела на все это с явным неодобрением.
Пожалуй, нам пора… — сказал я. — А что слышно насчет покупки?
— Сегодня вечером мистер Гамбургер должен привести одного итальянца из Лос-Анджелеса, владельца нескольких ресторанов. Отличный покупатель. Если дело сладится, я предупрежу тебя.
Гонсалес продолжал стоять в своей донельзя нелепой позе. Мне очень хотелось подойти к нему и попрощаться более сердечно, но в данных обстоятельствах это выглядело бы по меньшей мере смешно. Такой конь, почти человек, вполне заслуживал сердечного рукопожатия или даже объятия. Если сделка состоится, то я уже не смогу видеться с ним как с братом; я стану для него чужим, очередным заурядным игроком, голова которого набита несбыточной дурью; возможно, что больше я его не увижу. Если новым владельцем будет итальянец из Лос-Анджелеса, то он заберет Гонсалеса туда и уже там распорядится им по-свойски, убедившись в его никчемности.
— Хорошо, дружище, — сказал я коню, — до другого раза.
Желая выразить свою любовь и признательность, я заглянул ему в глаза, но Гонсалес даже ухом не повел. Он стоял неподвижно, наслаждаясь щекоткой скребка, которым ему начищали мокрое брюхо. Я подошел, чтобы похлопать его по шее.
Мы вернулись в город. Мерседес отправилась в больницу, а я — на поиски квартиры, потому как мои планы найти работу и начать новую жизнь были вполне серьезны. Я твердо решил начать новую жизнь, но, понятно, не на скачках, а на этот раз трудовую, респектабельную. Марсель вот уже месяц как находился в больнице. Перелом ноги оказался весьма серьезным, и врач не обещал стопроцентного излечения. Он мог остаться инвалидом. Профсоюз выплачивал вспомоществование; расходы на больницу и врача оплачивала страховая компания. Но даже при этих условиях я предвидел для Мерседес и ее отца несколько трудных месяцев. В особенности если она бросит работу в кабаре. Мало-помалу во мне вызревало сознание, о котором прежде я и понятия не имел: я должен стать мужчиной-добытчиком, опорой семьи. Я понимал, что мне надлежит помогать им, и при одной мысли об этом добровольном самопожертвовании кровь бросалась мне в голову; я просто сгорал от желания поскорее жениться на Мерседес, заключить ее в объятия, приласкать с совершенно безграничной, бьющей через край нежностью.
В тот же вечер я узнал от Идальго и мистера Гамбургера, что Гонсалес продан за пятнадцать тысяч долларов. За вычетом комиссионных, налогов и долгов, мы с Идальго получили около двенадцати тысяч. Предсказание Идальго сбылось. Наша несушка снесла золотые яички, и еще какие! В то время как Идальго готовился к отъезду в Чили, я снял на холмах поблизости от университета удобный современный домик. С друзьями прощаться мне не пришлось. Ибо с Ковбоем и Куате я буду время от времени видеться за стаканом вина в излюбленной Коста-Барбаре или на рыбачьем причале, где эти два закадычных друга трудились в перерывах между скаковыми сезонами. Другие мои знакомые тут, рядом, до них рукой подать; все они в «Голден Гэйт Филдс», пустынном ипподроме, расположенном неподалеку от моего дома, рядом с морем. Когда закончится сезон в «Танфоране», сюда переведут лошадей, и воскреснут мои друзья, и снова закрутится карусель радужных надежд, горьких разочарований и фатальных поражений.