У подземного перехода Лена остановилась около одного из художников, наспех рисующих портреты бесконечно снующих туда и сюда, прохожих. Рядом с художником, на мольбертах, стояли черно-белые наброски — множество беглых зарисовок с сотни лиц, промелькнувших за день.
— Сколько стоит такой портрет? — поинтересовалась девушка.
— Беру по триста. С вами согласен сговориться за двести пятьдесят.
У художника была неромантическая внешность. Широкое лицо с мясистым носом, небольшие глаза с циничным прищуром, руки с короткими толстыми пальцами. Когда он улыбался, открывались некрасивые, пожелтевшие от табака, зубы.
Но его работа Лене понравились.
Метро Лену просто зачаровало: стеклянные будки на земле, переходы, подземные галереи, убегающие вглубь земли лестницы — все словно было частью причудливых снов. "Как ворота в другое измерение", — подумала девушка. Экскаваторы двигались вниз и вверх, словно два ручейка, увлекающих людей в два разных направления: один в Сумеречную зону, другой — возвращая Земле. Электрички двигались с монотонным гудением, летая быстро в узких темных туннелях, создавая вихревые потоки, обдающие лица пассажиров теплым ветром.
Но, все же, выбравшись на поверхность, Лена ощутила облегчение, словно вынырнула из воды. Сладостью на языке отозвались запахи разогретой земли. Наслаждением ощущалось солнечное тепло на щеках. Музыкой представлялось чириканье птиц.
Солнце, пробиваясь сквозь густой зелёный шелк листвы, вырисовывало в тени деревьев ярко-желтые полосы. Вездесущие одуванчики, цветущие всю теплую пору, словно солнечные осколки или брызги, вкрапливались в траву.
Они долго гуляли по Москве, пока не затекли ноги. Потом сидели на лавочке в парке, болтали и ели мороженое.
— Расскажи мне о моем отце, — попросила Лена.
— Ты о нем чего-то не знаешь?
— Все, что я о нем знаю, говорит не в его пользу. Но у вас с ним хорошие отношения, значит не такой уж он плохой, раз ты предпочел остаться здесь. И встретиться с нами.
— А почему бы мне не встретиться с вами? — с некоторым вызовом спросил Мишка.
Лена ответила ему внимательным задумчивым взглядом.
— Я не люблю Египет, — хрипло ответил Михаил, отворачиваясь.
Только к вечеру, когда уставший оранжевый солнечный шар стал клониться к горизонту, ребята выбрались к Москве-реке. Купив билет на старенький пароходик, устроились на деревянных лавках. Опираясь локтями на деревянные перила, как на балкон, Лена смотрела на серебристый след, держащийся за пароходиком несколько кратких мгновений.
— Следы на воде долго не лежат, — вздохнула девушка.
— Москва тебе понравилась?
— Понравилась. Я люблю видеть новые места, — ответила Лена. — Куда больше, чем знакомиться с новыми людьми.
— Почему?
Нахмурив лобик, она задумалась. Потом заговорила, медленно подбирая слова:
— Города не просят к ним привязываться. Им все равно, нравятся они нам, или нет. А люди норовят залезть в душу, да ещё и похозяйничать там. С людьми, очень редко чувствуешь себя свободной.
— А для чего тебе чувствовать себя "свободной"? — подначил Мишка.
— Не знаю, — вздохнула Лена. — Не умею я красиво говорить. Просто в самом слове: "привязанность", есть нечто от веревки. Ты не находишь? Привязан, значит — не свободен. Любовь — она как клетка. Когда тебя любят, ты не принадлежишь самому себе. Ты словно бы становишься собственностью человека, одарившего тебя любовью, часто против твоей воли. Это стесняет. — Девушка улыбнулась, отводя от лица прядь волос.
— Ты боишься любить? — спросил Миша, подумав про себя, что вот он и сам начинает "залезать" в душу.
— Да.
— Почему?
— Потому что жизненный пример моей матери учит тому, что любовь ничего хорошего дать не может. Кроме унижения и сердечной боли. А пример моего отца учит тому, что любовь — ненужный балласт.
Мишка хмыкнул. Он знал, что Олег успел поумнеть за пятнадцать лет, проведенные рядом с Зоей и давно научился ценить чужие чувства. И даже отвечать на них.
Пока ребята стояли, задумавшись каждый о своем, город, сердце России, медленно, не торопливо проплывал за кармой старенького пароходика. В зарождающихся сумерках Москва не скрывала древнего лика. Город хранил множество тайн, преступлений, героических поступков, свершившихся на его тысячелетней памяти. Хранил равнодушно, никого не осуждая, не воспевая. В качестве свершившегося факта.
— А я тебе нравлюсь? — шепотом спросил Михаил, накрывая ладонью Ленины руки, покрывшиеся от его прикосновения мурашками