Замок менялся. Из угрюмой серой громадины, в которую я попала в конце прошлой осени, он превращался в цветущий благоухающий уголок. Распустились пышные клумбы роз, зацвели деревья. Тропинка в лес потерялась в пышной зелени. Если обо мне забывали хотя бы на час, что случалось крайне редко, я тишком воровала из конюшни Маретту и удирала за горизонт, скакала сама не зная куда, подставляя лицо ветру. Месяцы ничегонеделания сильно сказались на моём характере — я постоянно раздражалась, часто выпадала из реальности, забывая, какой сегодня день и опять потеряла сон. Чтоб хоть как-то скрасить одиночество, я принялась за вышивку бисером. Моя первая работа впечатляла грандиозностью задуманного… и полной бездарностью. Когда граф нечаянно увидел "шедевр", который я не успела спрятать, его чуть не хватила кондрашка:
— Боже милостивый! — стонал он, лёжа на диване с примочкой на лбу. — Боже милостивый, неужели по-твоему я выгляжу именно так?
Смятая тряпка с вышитой на ней безгубой жабой на фоне замковых развалин естественно нисколечко не напоминала моего замечательного жениха и именно по этой причине я хотела от компромата избавиться, но не успела.
Вторая работа — такая же грандиозная и не менее впечатляющая призвана была изобразить всех моих друзей за общим столом, празднующих мою свадьбу. Не вышло: унылое торжество с кислыми рожами скорей походило на не слишком удачливые похороны, когда виновник торжества успел выскочить из гроба и не дать как следует отметить свою кончину. Свадебное платье напоминало саван, а невеста — такую же жабу, как и её жених на предыдущем полотне.
От третьей попытки меня отговаривали всем коллективом.
Моим следующим увлечением стало рисование, но и здесь я не добилась видимых успехов: вышитые когда-то жабы перекочевали на бумагу и заскакали на каждой картинке, весело разевая безгубые рты. Главная жаба, присутствующая почти на всех холстах, опять осталась недовольной, раззявив рот уже вживую. Единственная удавшаяся работа осталась неизвестной для большинства критиков: изображение на клаптике бумаги дремлющего в кресле Океана. Я застукала его однажды в гостиной, ища вдохновения в каменных стенах… а нашла очередную головную боль — картина стала моим проклятьем. Я постоянно её подправляла и дорисовывала, часами просиживая у готового собственно холста. Или просто сидела и смотрела на острые скулы и полуприкрытые ресницами глаза-океаны — это было ещё хуже, меня словно выкидывало из реальности и прийти в себя я могла поздней ночью, когда вместо погасших канделябров комнату освещала луна.
Сам Океан меня не то чтобы избегал — при встрече он охотно мне хамил — просто старался не показываться на глаза. Его общение с моим женихом никоем образом не затрагивало наших с графом встреч: он почему-то не хотел, чтоб я виделась с Океаном и тот поддерживал друга всеми конечностями.
А я не знала, что же со мной творится и как от этого избавиться: с одной стороны я была бесконечно счастлива, числясь в "Призрачной" графской невестой. Что бы там не происходило, но он был замечательным человеком и интересным собеседником. Частенько я сама искала с ним встречи, и он ни разу не заставил чахнуть меня от скуки. Никакой разницы в возрасте я не ощущала: граф резвился словно дитя и заставляя дурачиться меня. Прилепить кому-нибудь на спину надпись "Пни меня, ну пожалуйста!" было вполне в его духе. Однажды мы наловили в заводи два лукошка лягушек и поздней ночью приволокли их на кухню, выпустив прыгать по полу. Дикий визг Велы, первой явившейся на рабочее место, разбудил всех обитателей "Призрачной". Помню, как мы давясь и хихикая собирали весело скачущих земноводных обратно под мрачным взглядом нашей славной Авелии, как дико хохотали у речки, выпуская несчастных тварей обратно…
И вмесите с тем меня неудержимо тянуло к Океану. Не увидев его постную физиономию хотя бы раз в день я начинала задыхаться, если могла заснуть — снились кошмары с ним в главной роли, или просто заболевала — теряла интерес ко всему живому и неживому… кроме портрета. Его пасмурная фигура преследовала мои мысли, иногда я боялась, что оговорюсь и назову кого-нибудь его именем. Это наваждение не проходило и я боялась, что со временем просто сойду с ума, разрываясь между этими двумя. Однажды я забралась в винные погреба и передегустировала его содержимого. Когда глаза смогли фокусироваться на одном предмете, я отправилась в покои Океана и учинила ему грандиозный скандал, попутно успев признаться в глубокой любви, укусила за нос и призналась ещё раз — уже в другом, но таком же значительном и глубоком чувстве — ненависти. Граф ни о чём не узнал ибо всё вышеописанное происходило глубокой ночью, когда приличные младые девы спят в горницах, а не шляются по палатам достойных мужей с недостойными предложениями. Океан кое-как выпер меня за дверь, промыл зелёным вином рану на носу, а на следующий день, когда я отлёживалась с больной головой, даже передал мне с Ветой розу. Её я потом засушила и выставила на окне, как победный трофей. Общаться от этого мы больше не стали.