Сестра протянула животному на ладони кусочек сахара и стала что-то вкрадчиво говорить. Конь подозрительно покосился на нее.
— Ты поскачешь на этом? — спросил Двоюродный Брат Утреннюю Звезду.
— Нет.
Апачи обычно не лезут с расспросами — человек все расскажет сам, когда и если сочтет нужным, — но сейчас был особый случай: речь шла о ставках.
— А на каком поскачешь? — поинтересовался Зевающий.
— Ни на каком.
Колченогий вообще ни о чем не спрашивал. Он смотрел на коня, который вытянул шею и взял губами кусок сахара с ладони Сестры. Затем девушка достала из мешочка на шее щепотку пыльцы и нарисовала ею на лбу скакуна крест, после чего вдула остатки ему в ноздри. Прихрамывая, Колченогий отправился делать ставку на выбранного Сестрой мустанга.
— Так, значит, вместо тебя поскачет девчонка? — Двоюродный Брат явно решил, что Утренняя Звезда тронулся умом.
— Да, — ответил Утренняя Звезда и тоже пошел делать ставку.
Груда вещей, которые ставили индейцы, росла на глазах: там были и ожерелья, и серебряные браслеты, и ремни кончо. В залог шли седла, уздечки, одеяла — одним словом, все, что стоило хотя бы медный грош. Ставки делали не только на ту или иную лошадь, но и на то, кто из всадников к концу скачки все еще будет сидеть в седле, кто выживет, кто погибнет, а кто останется калекой.
Пока привязали к столбам остальные десять лошадей, прошло добрых полдня — а сколько сил на это потратили, сколько пота пролили! К тому моменту, когда все скакуны выстроились в ряд, брюки и рубаха хозяина загона утратили былую белоснежность. Сестра поглаживала коня, нашептывая ему что-то успокаивающее. Затем она положила руки ему на спину и привстала на камень, чтобы взобраться на скакуна. Тот переступил с ноги на ногу, посмотрел на Сестру вытаращенными глазами, но даже не попытался стряхнуть ее ладони.
— Листос, мучачос! — прокричал усатый распорядитель. — А кабальо[3].
Мужчины, державшие мустангов, взялись за веревки покрепче, тогда как наездники изо всех сил пытались оседлать коней. Сестра заткнула края юбки за пояс, после чего отошла на несколько шагов, разбежалась, вскочила на скакуна, уселась поудобнее, ухватилась за веревку, которой была отведена роль поводьев, обхватила ногами бока коня и принялась ждать. По телу животного прошла судорога. Сестра прекрасно понимала, в чем причина его испуга. Наверное, такие же ощущения скакун испытал бы, если бы на него запрыгнула пума. Конь выгнул спину, поставив ноги вместе, словно стебли в букете полевых цветов, и принялся ждать, что будет дальше.
Раздался удар гонга. На краткий миг наступила тишина — мустанги соображали, как правильнее всего сейчас поступить. Лошадь рядом с Сестрой повалилась на землю и перекатилась, силясь подмять под себя седока. Другие скакуны принялись метаться и брыкаться, распугивая зевак и сшибая некоторых с ног.
Конь Сестры и еще две лошади бросились к высокому столбу, обозначающему финишную линию, с такой скоростью, словно их преследовала стая волков, готовых вот-вот вцепиться им в ноги. Жеребец Сестры вырвался вперед, и она уже была готова встать ногами ему на спину, чтобы покрасоваться, но тут грянул выстрел. Скакун споткнулся и упал, пропахав мордой землю. Круп его, продолжая двигаться по инерции, взметнулся вверх. Сестра полетела вверх тормашками, но приземлилась на обе ноги, после чего ей пришлось пробежать еще несколько метров, чтобы восстановить равновесие и не упасть.
Конь засучил ногами и закатил глаза. Сестра присела возле него на корточки и принялась шарить пальцами по телу скакуна, пока наконец не нашла пулевое отверстие. Ни у одного из апачей, которые собрались на скачки, не нашлось бы палки, которая плевалась огнем и темными металлическими шариками. Значит, коня убил мексиканец.
— Видимо, кто-то поставил на другую лошадь, — предположил Утренняя Звезда.
— Я чуть не выиграла скачки! — в ярости бросила Сестра.