— Я не младенец, што к чему, неплохо разумею. Не думайте, што я глупее вас.
— Не кипятись, экий ты, — сказал старик. Бран, не шевелясь, лежал под шкурами. Голос старика, вот хоть убей, был ему знаком.
У очага помолчали. Бран услыхал чьи-то шаги, глухо простучавшие по утоптанному полу, и Сигурд произнес:
— То, што вы мне предлагаете, измена. Я на измену не пойду. Я не гадюка, штоб исподтишка кусать.
— Да помилуй, родич, — откликнулся старик, — какая тут измена? Где ты измену увидал? Да рази ж мы…
— Ты, старик, мне зубы не заговаривай, — перебил Сигурд. — Конешно, измена. Я лошадь от свиньи еще сумею отличить. Думаешь, не понимаю, на што вы меня подбить пытаетесь? Совсем я, што ль, по-твоему, дурак?
— Што ты, што ты, да рази хто про тебя такое подумать могет? — продолжил уговаривать старик. — Мы к тебе со всем нашим почтением, ты што… Потому к тебе, слышь, и пришли. Тебя ж боле всех тут люди уважают, за тобою все пойдут, токмо позови.
Пауза. Бран осторожно шевельнулся. Под шкурами было жарко, и он вспотел. Надо, пожалуй, вылезти отсюда. А то, выходит, я подслушиваю, что ли?
Сигурд произнес — и в голосе послышалась тихая угроза:
— Ага. Поэтому-то, значит, вы меня и выбрали, штобы народ за мною, как бараны, побежал, куда вам надобно. Неплохо придумано, старик.
На что старик немедленно ответил:
— Да охолонь ты, белая горячка, нихто тя совратить не покушается. Штобы тинг созвать, в том измены нету никакой. У тя на то есть право.
— Да, — все так же спокойно отозвался Сигурд, — право есть. Желанья нету.
— Сигурд, Старый Бьорн дело говорит, — промолвил третий, самый молодой. — Мы тебя на измену не подстрекаем. Мы не изменщики. Но тинг созвать придется, ты это и сам прекрасно понимаешь. Нельзя оставить все, как есть. И мы просим, чтобы это сделал ты. Тебя все послушаются. Мы, Сигурд, крови не желаем, но и гнева божьего боимся. А ну, как если это правда? Ну, как и впрямь он это… с дочерью-то со своей…
Раздался резкий звук, похожий на удар ладонью по столу. Сигурд произнес:
— Молчи. Я не собираюсь это слушать.
Старик негромко возразил:
— Дак, родич…
— Молчи! — возвысил голос Сигурд. Тон был твердый, властный, ледяной. Старик умолк.
— Мог бы и не трудиться эту грязь мне на порог тащить, — чуть погодя продолжил Сигурд. — Все это сплетни, и цель у них одна. Какая — вам тоже ведомо. Да, верно, мы с Торгримом нынче на ножах. Верно, што я давеча был готов его убить. Но — открыто, родич. В открытую, в поединке, при свидетелях. Я воин, старик, а ты меня за Кнуда принимаешь? Нет, родич, я не Кнуд, исподтишка не умею, и не стану никогда. Да и нет у меня такого желанья, штоб его стряхнуть. Конунг здесь он, его люди выбирали. И он конунгом останется, покуда боги иного не решат. А я в вашей игре пешкою не буду, ищите себе кого другого. Вот хоть Видара, к примеру. Он же спит и видит место отцовское занять. Вот пускай и попытается, только не тишком, а в открытую, как по законам положено. Там и поглядим. А чего ж, кстати, он сам сюда не явился, а? Трусит, што ль?
Старик молчал. Вместо него отозвался молодой.
— Видар тут, слышь-ка, вовсе не при чем, — сказал он медленно, холодным тоном. — Ты чего же думаешь, мы по его указке, что ли, суетимся? Мы ведь тоже не шавки подзаборные, чтобы…
Не дослушав, Сигурд оборвал:
— Уж и не знаю, чьи вы шавки, а только нечего на моем пороге брехать.
— Не перегибай, Сигурд! — взорвался молодой. — Не у одного тебя гордость имеется!
— Умолкни, Ингьялд! — прикрикнул на него старик. — Умолкни, я сказал! Тихо!
Повисла тишина. Потом старик добавил:
— Нос не дорос, штоб со старшим кукарекаться. Сиди молчи, сам стану говорить.
Бран лежал, позабыв дышать. Старик произнес совершенно иным тоном:
— Коль ты думаешь, будто нас Видар к тебе подослал, дак то неправда. Видар сам по себе, а мы сами по себе. Видар, он, как тот берсерк: за-ради ненависти своей весь клан положить готов, — тяжкий вздох. — Коль посмотреть, так Видар, он своего отца еще похлеще будет. Торгрим крут, конешно, да об роде печется, а этот-то… и глазом не моргнет, спалит тут все, штоб токмо отцу родному насолить. Нет, родич, с Видаром нам не по пути. Для клана мы стараемся, не для Видара… и не для себя. Не за-ради выгоды мы к тебе пришли, и не на измену тя подбить пытаемся. Ты ж меня сызмальства знаешь, Сигурд. Рази ж я когда предателем был? А? Грех те про меня и думать-то такое!
Снова тишина. Бран перевел дыхание. Все тело у него окаменело. Сигурд произнес:
— Я тебя, родич, в предательстве не виню, да только и от своего не отступлюсь. Не по мне это все, што вы затеяли. Торгрим не подарок, это верно. Коль хотите его сместить — право ваше. Дождитесь лета, соберите тинг да попытайтесь. А себя заместо тарана я вам использовать не дам. Коли б я хотел — давно бы его место занял. Ты это знаешь, и я знаю, и Торгрим тоже знает. Он никогда против меня втихую не играл, ножом в спину ткнуть не норовил, хотя и мог бы. Он меня ни разу за всю жизнь не предал, даже не пытался. Так што же, я теперь его… Верно, старик, он не подарок, назови, как хошь, все будет правильно, кроме одного: он не предатель и не трус. Он со мной всегда играл честно, даже если опасался, што я могу у него его место отобрать. Я ему злом платить не стану за добро, в открытую ладонь плевать не стану. То для воина — позор. Этим я себя не замараю. Не обессудь, родич. Я свое сказал, добавить нечего.
— Послушай, — молвил молодой. — Ну, а если все это правда? Если правда, что он с родной дочерью… это самое… тебе чего же, все равно? И чего он с младшей сделал, тебе тоже…
— А вот это уже не ваше дело, — одернул Сигурд. — Мы сами разберемся. Уллу вы не троньте, мы за нее уж как-нибудь сумеем постоять, вмешательства не требуется. Чем ей меньше выпадет вашего внимания, тем лучше. А што касательно старшей, это сплетни, я уверен.
Молодой воскликнул:
— И Видар тоже уверен! Уверен, что это правда! И он обещал, что этого так не спустит! Что всем докажет…
— Будя, не ори! — цыкнул старик. — Тоже, разорался! Видар уверен… Да Видар твой полмира ненавидит, а отца свово — пуще всех. Я ж те велел молчать, дак чего ты разоряешься? Не со сверстником тут, чай, балакаешь… Молчи сиди. А ты вот што, Сигурд, не кипятись, подумай. Мы ж для всех стараемся. В народе уже разброд идет, все об одном токмо и говорят. Правда оно, ай нет — нельзя этого так оставить. Пойми, нельзя. Хошь, не хошь, а тинг придется созывать. Решать нам это все придется. Коли ты нам пособишь — обойдется побыстрее… и бескровней. Ну, а не пособишь — што же, твоя, Сигурд, воля. Да токмо слово — оно не воробей, вылетело уж, теперича не поймаешь. Веришь ты в то, ай нет — это, Сигурд, дело десятое, другое важно: действительно ли это правда, — старик понизил голос. — Ну, а коли правда, родич… и помыслить боязно. Грех это страшный, и божий гнев на нас ужасный ляжет. Слыхал, што Улла говорила-то? Што по пути греха он ходит! Это про отца она, козе понятно. А про божью кару слыхал?! Не знаю, как ты, а у меня прям шкура дыбом на загривке. Страшно, родич. И не в его месте дело, даже не в том, што он тут ох как многим поперек глотки. Это, конешно, верно, да вот только… не в этом соль. Надо дать богам решить. Божий Суд над ними надобен, Сигурд. Вот што.
Глаза у Брана широко раскрылись. Он взмок от жары и напряжения. Некоторое время было тихо, потом каменным голосом, очень медленно, Сигурд произнес:
— Не бывало отродясь такого, штоб конунга пытать, старик. Ты вот про божий гнев мне тут толкуешь — ну, а, по-твоему, боги на нас не разгневаются, коль мы заветы их порушим? Коль поперек закона предков пойдем? Конунга пытать предлагаешь?! Да это куда ж мы катимся, старик? Ополоумел ты, што ли?
— Я про Божий Суд говорю, а не про пытки…
Сигурд резко перебил:
— Одно другого стоит. Раскаленное железо в голой руке держать — это, по-твоему, не пытка? Такого любой колдун не стерпит, в чем хошь сознается. Оно ж до кости мясо проедает, на всю жизнь потом человека калекой безруким делает. Я никого еще не встречал, кто бы это вынес. А Торгрим мне все ж почти што брат. Мы и воевали вместе. Он в бою меня от верной смерти спас, на себе вытащил. Он за-ради клана своей жизни не жалел — а я теперь бесчестить его стану? Самого его, девчонку его перед всеми к позорному столбу поволоку? Калеками сделаю? Имя наше навеки замараю? Да ты, старик, свихнулся, не иначе! Только из-за того, што этот волчонок здесь молол, из-за сплетен его грязных я своего брата обесчещу?! Хорошо же вы обо мне думаете! Благодарствую, родичи, спасибо вам за уваженье!