— Не слушай его. Он, хоть и здоровый, да дурной. Телок! Ты отлично выглядишь.
— Уж это точно, — шутливо заметил Харалдсон. — Мы вот Грани за тебя посватаем. А, Грани? Што скажешь? — Бьорн взъерошил брату волосы. Тот, увернувшись от его ладони, пробурчал:
— Вот еще, сам сватайся, — юноша исподлобья зыркнул на Раннвейг. Та сказала не без кокетства, скрытого насмешкой:
— Пускай сначала подрастет.
Харалдсон засмеялся, а Грани отвернулся, покраснев.
Пока они разговаривали, Бран стоял в стороне, и Раннвейг лишь сейчас заметила его. Взгляд стал озадаченным, и вспыхнул любопытством.
— А это кто? — тихо спросила она Уллу. Та ответила, не оборачиваясь:
— Это… это Бран.
— Как? — переспросила девочка.
— Бран, — повторила Улла. — Он чужеземец.
— И колдун, — добавил Арнор, словно это была его личная заслуга.
— Это он оборотня убил, — объяснил Харалдсон. — Во как! — и, обращаясь к Брану, произнес:
— А ты чего там встал, как неродной? Иди сюда.
Бран подошел. Раннвейг так и ела его любопытными глазами.
— Вот, знакомься, — сказал Арнор. — Моя сестра. Весьма вредная зверушка… — он не успел договорить, потому что Раннвейг отвесила ему пинка. Юноша заржал, а Раннвейг спросила Брана:
— Ты вправду колдун?
Бран не ответил.
— Он у нас застенчивый, што твоя невеста, — Харалдсон хлопнул Брана по плечу. Бран поймал быстрый Уллин взгляд. Миг — и Улла отвернулась, сказала, обращаясь к Раннвейг:
— Пойдем, сестра. Я так по тебе соскучилась!
— И я по тебе! — с жаром отозвалась девочка. Они снова обнялись. Арнор издал губами громкий чмокающий звук и скроил умильно-сладкую гримасу.
— Дурак, — сказала ему Раннвейг. — Здоровенный глупый дурак.
Улла молчала. Бран снова поймал ее взгляд. Девушки в обнимку направились к воротам. Тем временем подъехали остальные, спешились, сделалось шумно. Люди разом говорили, смеясь, приветствуя друг друга. Стоя в стороне, Бран глядел, как Улла удаляется по обледенелой дороге. Улла и Раннвейг, обе маленькие, одетые в мужскую одежду, могли бы сойти за мальчишек, если бы не длинные косы, спадающие на спины. Они шагали, оживленно разговаривая, до Брана донесся задорный Уллин смех. Вот они приблизились к земляному валу. Стражник изнутри отворил дверь, и Бран услыхал радостные вскрики. Раннвейг вошла в калитку, а Улла — за ней. Скрылась за воротами, ни разу не оглянувшись.
Бран вернулся в поселок вместе с остальными, и сразу отправился в кузницу. Он думал об Улле. Нам совсем не удалось побыть сегодня наедине. Нынче она, наверное, уже не придет. Останется с сестрой.
Бран вздохнул. Зайду попозже к Сигурду, погляжу на нее, по крайней мере…
Подтянув к себе котомку, он сунул туда руку, пытаясь нащупать кремни. Шарил довольно долго, потом, потеряв терпение, вытряс содержимое на пол и принялся собирать с земли рассыпанные вещи.
Маленький предмет тускло блеснул под руками. Бран подцепил его и поднял к свету.
Медальон.
— Ах, черт, как же я про него забыл? — Бран вгляделся в нелепое изображение кабана. Я и впрямь совсем о нем забыл, а не мешало бы узнать, чей он. Ведь зачем-то его бросили в костер? Зачем? Хотели уничтожить? Или случайно?
— Все может быть, — Бран поветел амулет между пальцев. — Все может быть.
Металл блеснул. Рельефно выступила уродливая фигурка.
— Ну, что, поросенок? — молвил Бран. — Сейчас узнаем, чей ты.
Зажав медальон ладонями, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Тишина. Легкий шелест ветра. Собственное дыхание. Биенье сердца. Это было то, что он услышал. Жар в ладонях. Все сильнее и сильнее, словно он касался раскаленных кирпичей. Тихий звон в ушах. Внезапная легкость. Темнота перед глазами. Темнота — и яркий свет, нарастающий, белый, нестерпимый. Я лечу в этом свете… он как крылья…
— Да не бойся, — шепчет голос. Вой ветра. Тьма. Запах навоза. Затворяясь, скрипит дверь. — Ночь пересидишь, никто тебя не увидит.
(…кто я?…)
Я — теперь не я. Я — это кто-то другой. Кто-то другой стоит в сарае и кутается в плащ. Я смотрю его глазами. Слушаю его ушами. Мне холодно и страшно, у меня трясутся колени, зубы выбивают дробь. Рядом тихо произносят:
— Да не трусь, экий, право. Сказано же, я тебе помогу!
— Поможешь? — слышу я дрожащий голос. Мой.
(…не мой…)
Голос того, в ком я теперь. Тот, в ком я теперь, пугливо озирается. Ох, какой здесь холод… Шорох в темноте, человек со мною рядом. Я ему не верю. Я его боюсь. Он страшный. Он — убийца, и он мне врет.
— Правда, поможешь? — с надеждой спрашиваю я. Гляжу во тьму, но ничего не вижу.
Сухой смешок, короткий треск, и в руке моего спутника вспыхивает лучина. На голове — капюшон, поэтому лицо в тени. Он говорит:
— Ну, и слизняк же ты, Серый, тьфу!
(…Серый?…)
— Сперва убивает, потом ссыт.
Я трясусь, как от озноба.
— Это ты меня заставил! — слезливо вскрикиваю я. — Ты! Ты мне чего говорил, а? Ты же мне сам…
— Заткнись! — приказывает он, и я замолкаю. Я не могу с ним спорить, слишком уж его боюсь. Он мне не по зубам. Он вообще не…
Он со злостью говорит:
— Разорался тут, козел. Погавкай мне еще! Я, что ль, Лося отравил? Ну, отвечай, скотина, я?
— Не… нет…
— А кто? Кто?! Говори, падла!
— Я… но…
— Вот-вот, ты. То-то и есть, что ты! И нечего на меня сваливать. Думаешь, тебе кто поверит? Кому скорей поверят, тебе или мне, как, по-твоему?
Я молчу и стучу зубами. Еще немного — и разревусь. Меня, конечно, уже ищут. А как найдут — разорвут на части!
Мой спутник усмехается:
— Ладно, не бзди, слизняк.
(Кто он?)
Я не вижу. Лица не видно, только тень. Бороды нет, усов вроде тоже…
(Кто ты? Сними капюшон.)
Он не снимает. Я замечаю, как шевелятся губы, когда он говорит:
— Хватит уже трястись-то, козел. Ложись и спи, никто тебя тут искать не будет.
— Почем ты знаешь?
— Потому что все подумают на колдуна. Его сейчас как раз на допрос потащили. Эх, и тупой же ты, дернул леший с тобой связаться. Ложись, говорю! Я утром приду, а там посмотрим.
Чего посмотрим, хочу спросить я — но молчу. Лучше его не злить. Потому что он… потому что он…
(…убьет его…)
Он отворачивается и пропадает в темноте. Я бросаю котомку, опускаюсь на колени. Здесь на полу солома. Вонь. Совсем темно. Слышу, как копошатся свиньи.
(…свиньи?…)
Конечно, свиньи, потому что я…
Мелькает свет. Я подымаю голову. Он стоит прямо надо мной и держит палку. Я вскидываю руки. Палка взлетает — и падает. Короткий свист, хруст, боль, слепящий свет, а после — тьма. Пустота. Смертельный холод. Огонь… Треск огня. Запах паленой плоти и мучительная боль. Я в могиле… в могиле… не двинуться… ох, как больно… Собственный вибрирующий стон. Чей-то крик — далеко, далеко, на краю сознания. Ледяное резкое прикосновение. Плеск воды. Зовущий голос, такой знакомый: " Бран! Бран!" Бран — это я? Не знаю… не помню. Я умер, меня нет. Не надо, я не… я… не…
Чьи-то руки схватили его и затрясли, голос завопил в самое ухо, испуганный и знакомый. Крик был громкий, нестерпимый, он зацепил Брана, как крючком, рванул — и выдернул из темноты.
Толком не очнувшись, Бран сел. Он дрожал и задыхался, мир летел кувырком перед незрячими глазами. Ледяные руки гладили его лицо, и Уллин голос говорил:
— Милый, что ты? Что с тобой? Очнись… очнись, слышишь?
Он судорожно вздохнул, глаза широко открылись. Вздох, еще вздох, и еще… Взгляд наконец пробился сквозь густую тьму, и первым, что он увидел, была Улла.
Она испуганно смотрела на него.
— Что, что такое? — она убрала ему волосы со лба. — Тебе плохо? Ты заболел?
Бран не смог ответить. Он дышал тяжело и загнанно, сердце колотилось о ребра, болела правая рука. Он трясся, будто в лихорадке, стуча зубами. Он сам себе казался обожженным изнутри. Мир вдруг стал шершавым, как наждак, колючим, резким, острым. Брану стало больно на него смотреть: все, чего касался его взгляд, было словно утыкано гвоздями.