— Да, это правда, — весело подтвердил Морис, оглядывая маленькую черно-серую камеру быстрым взором. — Отсюда уйти невозможно, если…
— Если? — с неясной надеждой переспросил я.
— …если не будет чуда, — серьезно окончил Морис.
Я разочарованно отвернулся к стенке, махнул рукой.
— Разве можно шутить в нашем положении?
— Я не шучу, — ответил Морис.
— Чудеса! Кто теперь поверит в чудеса? Бывают ли они?
— Да, — уверенно сказал Потр. — Да, бывают. Только люди слепы и глухи. Все вокруг чудо. Каждый наш шаг — чудо. Вся жизнь — осуществление чуда: от рождения до ухода с земли. Даже смерть — чудо, равноценное рождению.
— Не понимаю, — равнодушно сказал я.
— Почему же? — возразил Морис. — Вы остались живы после побега — разве не чудо? Это — редчайшее явление. Обычно карабинеры убивают беглецов.
Я удивленно взглянул на него. Да, он верно говорит. Провидение хранило меня. Что стоило преследователям полоснуть по мне очередью? Но этого не случилось. Судьба помиловала меня.
— К тому же, — продолжал Морис, — в лагере вы были в цепях, а здесь без них. Итак, с одной стороны, потеря, а с другой — выигрыш! Тоже чудо!
— Просто здесь цепи ни к чему! — пробормотал я. — Отсюда и тень не уйдет.
— Человек не уйдет, а тень, именно тень, уйдет, — загадочно сказал Морис.
Что-то необычное слышалось в шутливом тоне Потра. Нельзя было понять, смеялся он или говорил серьезно. Кто этот человек? Почему в его голосе, во взгляде непоколебимая уверенность? Я, пересиливая боль, повернулся к нему, с надеждой взглянул в его лицо.
— Что вы имеете в виду… товарищ?
— Когда-нибудь узнаете, — подмигнул мне Морис. — Не все сразу. А сейчас скажу лишь одно — в любом положении не следует отчаиваться. Это недостойно человека. Надо надеяться, верить, мечтать…
— «Мечтать»! — иронически буркнул я. — Мечта не пробьет стен!
— Ошибаетесь, — возразил Морис. — Нет силы более могучей, нежели мечта!..
Металлическая дверь загрохотала. Открылось маленькое окошечко, в которое заключенным подают пищу. Усатая морда с сизым носом алкоголика рявкнула:
— Молчать! Еще раз услышу — карцер!
Окошко закрылось. Шаги в коридоре затихли.
— Какой еще карцер нужен? — прошептал я, оглядывая тесную мрачную камеру с маленьким окошечком наверху.
— По сравнению с карцером эта камера — роскошная комната! — заверил Морис. — Там мокрый цемент, всю одежду отнимают, раз в три дня пойло…
Морис посмотрел в окно, зарешеченное толстыми прутьями. В черном прямоугольнике мерцала яркая звезда. Потр указал на нее.
— Каждую ночь я гляжу на звезду. И ощущаю, понимаю необъятность мироздания. Но я — человек — обнимаю его своим разумом. Даже здесь, в тюрьме, я путешествую в бездонных глубинах Вселенной. Закрой окно — звезда засияет в моей памяти. Брось меня в карцер — я все равно буду созидать в своем воображении новые миры, где будут чудесные люди и прекрасные пейзажи. Да, мечта сильна! Кто может сдержать ее полет?..
Меня раздражал его непонятный оптимизм.
— Понимаю, — угрюмо прервал я его пылкие слова. — Но, воображая «прекрасные миры», можно гнить до смерти в каменном мешке. Насильники и тюремщики даже будут довольны. Мечтайте сколько угодно. А реальный мир в их распоряжении!
— Вы еще не понимаете, — мягко возразил Морис. — Мир мечты и мир реальности нераздельны. К тому же я имел в виду не пустые мечтания, а действенную мечту творца, который выполняет ее. О друг мой, тираны больше всего боятся мечты трезвых людей! Мечта наркомана — пожалуйста! Но мечта мыслителя — это мина под зданием реакции. Поэтому, говоря о мечте в этих ужасных условиях, я имел в виду нечто другое, чем просто утешение.
— Что же?
Морис хотел ответить, но сдержался. Или мне показалось? Не знаю. Да и слушать его я больше не мог. Снова сознание затуманилось, к сердцу подкатила горячая волна…
В полусне, в полубреду прошла для меня первая ночь в тюрьме Маро-Маро,
Волны забытья ушли. Я раскрыл глаза. Вверху маленькое окошко, за ним синел клочок неба. Медленно плыли вдали перистые облака, расцвеченные утренним солнцем. Бодрящая свежесть проникла в камеру. Я ощутил дыхание свободы, тревожно сжалось сердце.
Ко мне склонился Потр, послышался его обеспокоенный голос:
— Как вам, товарищ? Больно?
Я вспомнил вчерашнюю беседу, улыбнулся. Напрасно я сердился. Пусть он мечтает. Ведь ему тоже нелегко. Строить воздушные замки и снова разрушать их — это пострашнее, чем безнадежность!
— Вероятно, вы скептически отнеслись к моим мыслям? — как бы услышав мои раздумья, произнес Морис. — Да, я виноват.
— Что вы! Что вы!
— Не возражайте. Я вас понимаю. Вы только что шли на смерть. Вы ощутили дыхание свободы. Ведь правда? Что из того, что лишь мгновение вокруг не было проволоки, стен, надзирателей? Даже за такой мизерный отрезок времени познается вся ценность свободы! Кто переживет это мгновение, тот никогда не станет рабом!
Да, это верно. Он правду говорит. Я помню каждую деталь того вечера, снова переживаю мгновения побега. Трепетание, страх, и потом… одна минута свободы! Блаженство, которое невозможно представить, и снова страшное падение!
— Вы, быть может, даже презирали меня вчера, — продолжал Потр. — Да, не возражайте. Человек только что шел на смерть ради свободы, а ему говорят о мечте. Но я искренне хотел поддержать вас…
— Спасибо, — слабо улыбнулся я. — Но мне уже не поможет такая поддержка. Я не верю в мечту, я не вижу просвета…
Морис замолчал, вздохнул. Потом начал расспрашивать меня о новостях. Но что я мог рассказать ему? В лагере нам также не давали ни журналов, ни газет.
Разговор прервали надзиратели. Они открыли окошечко. Заключенные, разносчики обеда, принесли хлеб и пойло. Похлебав теплой бурды, я снова задремал, Проходили часы, черным крылом надвинулась ночь.
Постепенно ко мне возвращались утраченные силы. В прошлое уходили события страшной ночи побега. Тот эпизод вспоминался как жуткий сон. И где-то в глубине сердца зарождалась неосознанная надежда. На что?
Как-то под вечер Морис снова начал разговор. Перед этим дежурил надзиратель с больным зубом. Он не давал не то. что говорить, а даже вздохнуть. После него пришел толстый, добродушный надзиратель, очень ленивый, любивший дремать в уголке коридора на кресле.
Морис пододвинулся ко мне, коснулся моей руки.
— Вы спите, товарищ?
— Нет.
— Давайте снова помечтаем?
Я вздохнул.
— Не надо иронизировать, — мягко продолжал Морис. — Я убежден, что нет в мире ничего сильнее, чем мечта. А тем более здесь, в наших условиях. Ведь вам удалось убежать только благодаря мечте! Что, разве не так? Привыкнув, потеряв мечту, заключенный уже не вырвется на свободу.
Я вспомнил Миаса. Да, он прав, этот Потр! Старик перестал мечтать, и это закрыло ему путь. Он сам признался в этом. Меня же на колючую ограду бросила жажда свободы, мечта о счастье. В словах Мориса есть живое зерно. Но здесь, среди этих стен, как может помочь мечта?
— Я часто думаю о необычном, — снова отозвался Морис. — Фантазирую о будущем Земли. Когда думаешь о будущем, легче жить.
— Да… — пробормотал я. — Та же религия. С той разницей, что религия обещает награду за муки непосредственно мне, моей душе, а ваша мечта предназначена для «будущих поколений».
— А вы разве не желаете счастья будущим поколениям?
— Я ничего не знаю о них. Их еще нет, а я вот мучаюсь. Почему я обязан думать о них? Они только символ, пустое слово — «будущие поколения».
— Это болезненный эгоизм, товарищ, — с укором ответил Морис. — Вне человечества нет смысла жизни для человека… Кстати, кто вы по специальности?
— Пока что никто, — ответил я. — Заканчивал последний курс университета на факультете физики.