— Кристина, — начал Рауль, поднимаясь на ноги, — вы говорите, что любите меня, но не прошло и нескольких часов после того, как вы вышли на свободу, как вы уже снова вернулись к нему. Вспомните бал-маскарад.
— Так было условлено. Вы тоже вспомните, что эти несколько часов я провела с вами, Рауль… несмотря на большую опасность для нас обоих.
— Все эти несколько часов я сомневался в том, что вы любите меня.
— И вы до сих пор в этом сомневаетесь? Так знайте же, что каждая моя встреча с Эриком усиливала мой ужас и мое отчаяние, потому что эти встречи не успокаивали его, на что я надеялась, а напротив — он все больше сходил с ума от любви, и я боюсь… Да, я очень боюсь!
— Вы его боитесь, но любите ли вы меня? А если бы Эрик был красив, любили ли бы вы меня, Кристина?
— Несчастный! Зачем испытывать судьбу? Зачем спрашивать меня о том, что я прячу на самом дне своей души, как прячут грех?
Кристина тоже встала, обняла юношу своими прекрасными дрожащими руками и произнесла:
— Послушайте, жених вы мой однодневный! Если бы я вас не любила, я бы не позволила вам поцеловать себя. В первый и последний раз. Получайте!
Она приблизила к нему лицо, он поцеловал ее в губы, и окружавшая их ночь испустила такой стон, что они бежали, будто от надвигающейся бури, когда их глазам, в которых застыл страх перед Эриком, предстала огромная ночная птица, которая сверху смотрела на них двумя горящими глазами, будто повисшими на струнах лиры Аполлона.
XIV. «Любитель люков» наносит удар
Рауль и Кристина бежали, не останавливаясь. Они промчались по крыше, откуда вслед им смотрели горящие глаза, и остановились только на восьмом этаже. В тот вечер спектакля не было, и коридоры Оперы были пусты.
Неожиданно перед молодыми людьми выросла странная фигура, преградившая им путь.
— Сюда нельзя! — И показала рукой на другой коридор, по которому они должны были выйти к кулисам.
Рауль хотел остановиться, потребовать объяснений.
— Проходите быстрее! — приказал странный человек в одежде, напоминавшей плащ, и в восточной шапочке с кисточкой, похожей на турецкую феску.
Кристина быстро увлекла Рауля дальше.
— Кто это такой? — спросил юноша.
— Это Перс, — ответила Кристина.
— Что он здесь делает?
— Кто его знает! Он постоянно торчит в Опере.
— Из-за вас я веду себя, как трус, — недовольно заметил еще не успокоившийся Рауль. — Вы заставляете меня убегать от опасности, а такое случается впервые в моей жизни.
— Фи, — фыркнула Кристина, которая между тем начала успокаиваться. — А я думаю, что мы испугались собственной тени.
— Если это был Эрик, надо было бы пригвоздить его к лире Аполлона, как это делают с летучими мышами бретонские крестьяне, прибивая их к стенам, и с ним было б покончено.
— Храбрый мой Рауль, сначала вам пришлось бы подняться на лиру, а это совсем нелегко.
— И эти горящие глаза были там…
— Теперь и вы, так же как я, готовы видеть Эрика повсюду. Но потом, успокоившись, вы скажете себе: «Я принял за горящие глаза две золотые звездочки, которые светили через струны лиры».
И Кристина спустилась еще на один этаж. Рауль шел следом.
— Если вы окончательно решились бежать, Кристина, я еще раз предупреждаю вас, что лучше всего бежать немедленно. Зачем ждать до завтра? Может быть, он слышал наш сегодняшний разговор?
— Да нет же, нет! Повторяю вам: он работает над своим «Дон Жуаном», и ему не до нас.
— Однако вы не совсем уверены в этом и постоянно оглядываетесь.
— Пойдемте в мою артистическую, — досадливо сказала девушка, — и покончим с этим разговором.
— Давайте лучше выйдем из театра.
— Ни за что до самого побега! Я дала ему слово встречаться с вами только здесь.
— Мне еще повезло, что он вам это разрешил. — В голосе Рауля зазвучали язвительные нотки. — Знаете, вы проявили большое мужество, разыграв эту комедию нашего обручения.
— Но ведь он об этом знает. Он сам сказал мне: «Я верю вам, Кристина. Господин де Шаньи влюблен в вас и должен уехать. Пусть он тоже узнает до своего отъезда, что значит быть несчастным…»
— Что он хотел этим сказать?
— Это я должна спросить вас, мой друг: неужели всегда так несчастен человек, когда он любит?
— Да, Кристина, когда он любит и когда не уверен, что любят его.
— Вы имеете в виду Эрика?
— И Эрика, и себя, — грустно и задумчиво покачал головой юноша.