Стоял знойный ветреный августовский день, и пушка выпалила полдень. Гул эхом прокатился над аллеями и овитыми плющом галереями Нижнего Парка, лёгким дребезжанием отозвался в стёклах Большого Дворца. Это было странно, ведь в сей час ни в Нижнем Парке, ни в Верхнем Саду не было ни души, да и пушек здесь отродясь не водилось. Но ещё более чудным было пенистое влажное марево над Большим Каскадом – оно густело на глазах, наливаясь молочной белизной, слеплялось в мутные комья, вытягивалось в стройные столбики, кудрявилось напудренными париками. И вдруг над просторами зелени, до самых вод залива, прокатился залихватский мужской смех…
Высокорослый угловатый юноша возвышался над дымящейся пушкой у своих ног – крохотным литым куском чугуна – очередной своей страстью и прихотью. Ветер трепал кружево его воротника, обносил солью коричневый камзол и запылённые ботфорты. Юноша тряхнул угольными кудрями, разгоняя звон в ушах, резко расхохотался:
– Добрая работа! – одобрительно хлопнул пушку по горячей чугунной спине.
– Благодарствую, Пётр Алексеевич, – седовласый мастер потупился, прижал шапку к груди.
Над ухом Петра раздался укоризненный шёпот сквозь зубы:
– Мин херц, пушкой своей всех боярынь распугал. Вишь, забегали букашками. Так и стать свою дебелую подрастеряют.
Другой юноша, ростом почти с Петра, но шире в плечах и тоньше в поясе, тянулся к государю. Одет он был в грубый, но добротный кафтан и сапоги с чужой ноги. Хоть в речи прозвучал справедливый упрёк, блеск в хитрых васильковых очах говорил прямо противоположное. Взгляд косил на чинных пышнотелых дам, что ещё мгновение назад совершали променад, а ныне кудахтали и носились, словно напудренные тараканы.
– С них не убудет жир растрясти, – отмахнулся юный царь и прикрикнул: – Чего забегали-то!? Алексашка, угомони их!
Юноша в кафтане, государев денщик, бросился исполнять, хотя шумство в Петергофе и без того стояло несусветное. Скрипы, стуки, гортанные оклики рабочих, боярские пересуды и перекрывающий всё зычный голос Петра разносились по сонному парку. Невдалеке влажными вздохами волновался Финский залив. Пётр вышагивал мимо ряда молодцев, которых тучные отцы подталкивали вперёд. Тут были и купцы, и боярские дети, и крестьяне, и даже иноземные франты. Отбирая людей на службу, царь приглядывался к рукам да к голове, а не к чинам.
– Как звать?
– Алёшкой Львовым.
– В каком морском ремесле сведущ?
– В картографии.
– Изобрази.
Юноша достал из-за пазухи свиток, развернул и стал подробно объяснять, указывая перстом на точно обозначенные им окрестности.
– Добро. Принят.
Пётр беседовал с каждым – кого-то хлопал по плечу и хвалил, кого-то велел прогнать взашей. Некоторые парни потупили взор, теребя шапки, некоторые смотрели открыто и с вызовом. В самом конце ряда топтался рябой сутулый малец, боязливо озираясь на отца.
– Ты, голубчик, не робей, – нашёптывал старик, потирая широкую челюсть. – Тебя царь в деле проверить не сможет. Финский залив здесь гол как сокол, ни одной барки нет, – боярин сплюнул. – Тоже мне, царь. Ни трона, ни царской шапки, бабу с престола согнать не может. А тебе, соколик, главное, в стольный Петембург попасть, а там приткнёшься.
Прикрыв глаза, юнец про себя твердил правила обращения с парусом и до того увлёкся, что зычный оклик царя его огорошил:
– Парусный ход! – испуганно выпалил он в ответ.
– Будем знакомы, Парусный Ход. А меня Петром Романовым крестили.
Юный государь зашёлся беззлобным смехом, а с ним и всё окружение. Боярский сын залился пунцом, уткнув взор в землю.
– Звать, говорю, тебя как?
– Стёпка. Степан. Степан Замятин.
– Ну, давай, Степан, изобрази, что умеешь.
Стёпка начал говорить о грот-парусе, о стакселе, о галсах – движениях судна относительно ветра; вначале сбивчиво, но позже вошёл в раж. Цитировал всё, что вычитал в книгах по мореходному делу – только от зубов отскакивало. Отец за его спиной прятал в коротко остриженной бороде довольную ухмылку.
– Складно говоришь. Только вот на деле-то каков окажешься?
– Вы с моим соколиком не поплывёте – полетите, – встрял старший Замятин. Жирные складки на лице лоснились, тёмный глаз косил. Не человек – лис. – Государь батюшка, от сердца его отрываю, тебе отдаю.
– Ладно, до дела дойдёт, поглядим.
Пётр махнул рукой гостям, чтобы следовали за ним. Перед тем, как уйти, царь подманил Алексашку, наклонился к уху; тот фыркнул, как кот, и поспешил прочь, скаля жемчужные зубы.
Стрелой протянулся каменный канал от золочёных статуй Большого Каскада до самого Финского залива, неся тихо плещущиеся воды. Сверху, с возвышенности Верхнего Сада, он напоминал мощный хребет, перечёркнутый в нескольких местах позвонками мостов. Слева раскинулась тенистая сень дубов, справа, словно яркий крем на пироге, вились цветочные посадки. Гости, ведомые Петром, сворачивали шеи, осматриваясь. Жадно сияли у всех глаза при виде клумб, фонтанов, скульптур, что как нимфы прятались в тени; великолепных, увитых плющом галерей. Серебристые струи рвал на холодные слёзы крепчающий ветер. Розы рассыпались рубинами, нарциссы – жёлтой яшмой, кругом щедро всходил изумруд. Поляны то загорались под ослепительным зноем, то тухли, когда на солнце набегали тучи.
Наконец, гости достигли берега. Песок начинался сразу за белокаменным бордюром, убегая в синюю волнующуюся даль. Одинокое потрёпанное судно, больше похожее на плот с треугольным парусом, на вид полуразвалившееся, было вытащено на берег. Для Петра это место было бы намного краше, если бы под ногами скрипели не ракушки, а настил добротного причала.
– Эй, Парусный Ход! – громыхнул Пётр. – Вот тебе и шанс блеснуть умением.
Степан Замятин растерялся:
– Да как же это, государь, судна-то нет.
– Ой-ли нет? А сие чем плохо? – царь указал на почерневшую «яхту» на берегу.
– Помилуй, царь батюшка, оно ж не на ходу, – вмешался старший Замятин, подумав, что это чудное корыто камнем ко дну пойдёт.
– Я на нёй трижды ходил. Значит, и твой «соколик» сможет, коли не сбрехал. Алексашка, подсоби.
Пётр ухватил остолбеневшего Стёпку за шиворот и потащил к судну. Боярин было кинулся за сыном, но несколько царских холопов преградили ему путь.
– Батюшка! Государь! – прыгал Замятин из-за широких спин. – Расступитесь, ироды! Пётр Алексеевич, пожалей, не губи сына!
Юный царь тем временем уже отчалил. Ветер наполнил грот-парус, рвал волосы побледневшего Стёпки. Очередная туча накрыла светило.
– Ну?
Теорию Стёпка худо-бедно знал и кое-как стал возиться с такелажем. Пётр, ухмыляясь, устроился у руля на корме, направляя судно. Стёпке-таки удалось поймать ветер, и судно быстро удалялось от берега.
– С попутным ветром любой дурак идти сможет. Лечь на левый галс, – приказал Пётр.
Естественно, далеко не всегда ветер дует именно в том направлении, в каком нужно идти моряку. Поворачивая парус, можно ловить ветер, дующий в левый или в правый борт. Соответственно, если судно движется так, что ветер дует слева – левый галс, справа – правый. Опытный моряк может идти даже против ветра, лавируя, ставя парус под углом к ветру, забирая то влево, то вправо, двигаясь зигзагом, но, в конечном итоге, против ветра.