– Достал. Достал-таки, чертяка!
Государь, как ребятёнок пряник, выхватил у Алексашки астролябию. В голове царя уже вертелась будущая деловая беседа с Лефортом и генералами, и маячили горизонте мечтаний крепкие белые паруса. Подарок – всего лишь блажь, один единственный инструмент для определения широты, и для больших дел от него проку мало, но в душе Петра всё равно затеплилась радость.
– Вот за эту астролябию и люблю, Алексашка!
Пётр вскочил на ноги, ухватил денщика за плечи и с юношеского пылу да веселья расцеловал в обе щёки. А напоследок и в рот, да так смачно, что вдавился губами в дёсны. Меншиков и пискнуть не успел, а государь уж крутнулся на каблуках да размашистым шагом покинул галерею. Уже не увидел Пётр, как запунцовелись щёки Алексашки от заставшей врасплох дружеской ласки, как с лукавым лисьим прищуром проводил глазами юноша государя.
Смотрел, как тот, оставив за спиной игрушечный дворец, своё личное удовольствие, спешил по направлению к главной аллее. Статная выправка приковывала взгляд, под простым узким камзолом бугрились юношеские мышцы. Смоль кудрявых волос, не доходивших до узких плеч, развевалась на морском ветру. Горяч, чёрен, опасен, непредсказуем, совсем как то ядро, что выпалил царь из пушки с утра у Большого Каскада. «Только бы полетел, куда нужно», – подумал про себя Алексашка.
***
Обедать государь любил плотно – так, что каждый обед напоминал скромный пир, потому как обычно после этого он больше не отвлекался от дел на приёмы пищи до следующего дня. Однако сегодня было исключение – сегодня вечером в Китайском саду Пётр воздаст своему телу должное (Алексашка, по крайней мере, очень на это рассчитывал).
Кухня располагалась в том же помещении, что и большая трапезная, только заглублена была в полуподвал. Постройка эта располагалась так же недалеко от залива, по соседству с Мон Плезиром. Стылость и холод шли от земли, поварам иногда целыми сутками приходилось стряпать здесь для больших приёмов, поэтому в кухне всегда жарко топились печи. Сейчас же внутри парила духота от дыма, шкварок, пота и едких пряных испарений. Поварята в угаре сновали по длинному бело-коричневому коридору. Вдоль восточной стены стеллажами высились полки с глиняными горшками, банками под белоснежной тканью и льняными мешочками. Сверкали пузатые бока начищенной оловянной посуды – Пётр считал, что есть с серебра для него непозволительная роскошь. В западную стену были вбиты крюки, с которых на бечёвках свисали неощипанные тушки: пёстрые фазаны, длинношеие гуси, жирные селезни, рябчики и каплуны. В огромном котле дымилась гречневая каша, запекались в печи утки в сметанной подливе, начинённые яблоком и черносливом. Плыли сахарные запахи груш, сладких хрустящих пирогов с творогом и орехов в меду.
Трапезная готовилась для вечернего кутежа, поэтому обед для гостей проходил в другом здании – самом Мон Плезире. Стены малой обеденной залы обшивали деревянные кофейные панели. Белоснежный лепной потолок был словно шапка сливок на иноземном напитке. Потолок украшали медальоны, символизирующие времена года, а также различные стихии. Слева от стола раскрыл пасть высокий камин, сейчас не отапливающийся. Справа пряталась дверца в подсобное помещение, где поварята в последний раз колдовали над блюдами, перед тем, как подать гостям.
По желанию государя Алексашка и сам прислуживал за столом, отвечая за аперитив: обходил гостей с графином токайского вина да навострял уши. Застольная беседа шла вяло, все носы были направлены в сторону подсобного помещения. Оживление прокатилось тогда, когда взмыленные пыхтящие поварята внесли в залу кашу, сдобренную душистой травой, и несколько хрустальных пузатых супниц с ароматным бульоном. Желудки пополнились – разгорелся и интерес.
По правую руку от государя сидел смазливый статный франт с мягким заискивающим говорком – бывший хозяин Меншикова Франц Лефорт, которому Пётр недавно присвоил звание генерала. Слева – полный старец с умными глазами, Никита Зотов, бывший дьяк и наставник Петра. Ещё Алексашка узнал говорливого красавца Бориса Голицина и боярина Волкова, чьим холопом когда-то был Алёшка, друг Алексашки, с которым они детьми удрали из отчих домов. «Надо бы и Алёшку пристроить» – думал про себя Меншиков – «Может, на кухню, может барабанщиком, а может тоже денщиком».
Где чего не хватает – Алексашка тут как тут. И рюмку хрустальную ловко наполнит, и словцо дельное в беседу вставит. Встревал он редко, опасаясь царской немилости, но всегда остроумно и по существу, заполняя паузы бояр. Гости поглядывали на выскочку-денщика – кто с интересом, кто с откровенной завистью. Однажды проходя мимо Волкова, Алексашка ни с того ни с сего запнулся, едва не разлив вино на кружевной воротник Петра. Царь раздражённо фыркнул, Волков же, ухмыляясь в усы, убрал ногу обратно под стол.
– Шёл бы ты последил на кухню, чем тут вертеться, – шикнул Пётр, и Меншиков, сцепив зубы, удалился.
Огромный котёл дымился над огнём, около него с поварёшкой увивалась кухарка:
– Зачем зря на этих немчин да нехристей добрую еду переводить? – бубнила себе под нос женщина. – Вечером, говорят, в саду чревоугодничать будут, тогда б все и накушались.
– Будь уверена, они накушаются, – подошедший Алексашка хлопнул себя костяшками по шее, – да только не твоего варева, дурында. Лучше следи за котлом, чем лясы сама с собой чесать.
Кухарка замахнулась на денщика поварёшкой; уворачиваясь, тот случайно толкнул ногой пару пустых деревянных тар на полу. Поднял, принюхался, побелел лицом и взорвался:
– А где кофе?!
– Какой ещё кофей? Ты мне голову не дури. Додумался кто-то золу по тарам рассыпать, посуду портить. Ну я и высыпала.
– Ведьма старая! Этот ж напиток заморский, царь лично привозил и требовал к столу! Да ты за всю жизнь не своруешь столько, сколько он стоит!
Кухарка испуганно отпрянула:
– Бог помилуй. Да чтоб царь – и золу заместо чая заваривал?
Алексашка вцепился в волосы:
– Дура! Мне ж голову снимут…
Денщик в отчаянии дёрнул себя за рыжеватые пряди и тут вспомнил – купец Четков недавно хвастал, что привёз с собой цельный мешок кофе. Ну, положим, не мешок, но мешочек найдётся. А после приёма можно царю и про высыпанный кофе рассказать, и слезу пустить, что на свои кровные купил другой к чаепитию. Авось, и возместят.
Из кухни Алексашка прямиком кинулся к купцу, упал в ноги:
– Батюшка, Игнатий Иваныч, не казни, выслушай. Пройти тебя простят к золочёному Самсону, что в Большом каскаде.
– И что я у того камня писающего забыл? – резко гаркнул плотно сбитый, моложавый, курносый Четков.
Меншиков понизил голос:
– Не велено мне на всю округу говорить, но… Авдотья Никитична там вас поджидать будет. Вот и ленточку из шелков вам шлёт.
Денщик назвал купцу время встречи.
Глаза купца так и загорелись. Алексашка знал, что тот давно уж на красотку Авдотью слюни пускает. И ещё знал, что просто так купец с мешком заморской золы не расстанется – а если сказать, что для царского стола, то Меншиков немедля в глазах государя опростоволосится.