– Я… я, – связных слов у меня не получалось.
– Да. Вижу. Ты. И тебе надо умереть! Потому что ты убийца, – снова этот невообразимый кивок. – Так будет правильно.
Он сунул правую руку в карман и извлёк нож. Мой нож. Один из десятка, лежащих в кухонном столе. Я окаменела. Вид двадцатисантиметрового блестящего лезвия завораживал. Какое длинное, бесконечное, взгляд никак не мог охватить его целиком. Солнечный луч отразился и пробежался по кромке. «Самая лучшая нержавеющая сталь в стране. Удобная рукоять, идеальная балансировка. Самозатачивающееся лезвие, подставка в подарок – и всего за девяносто девять», – вспомнились мне слова телевизионного зазывалы, тогда мне единственный раз пришло в голову купить товар в телемагазине, и, по всей видимости, зря. Потому что сейчас этот позапрошлый лидер продаж испробуют на самой хозяйке.
Я закричала. Попыталась. На самом деле рот открылся, и из него вышли сиплые шуршащие звуки. Отпрыгнула за порог и хлопнула дверью. Он успел выставить ногу, створка отскочила в обратную сторону. Бежать, быстрее. Ноги двигались медленно, разумом я уже заперла входную дверь, поставив заслон между мной и псионником, а тело ещё делало первый рывок. Он был не в форме, я в панике. Не вписавшись в поворот коридора, я налетела на детский велосипед, опрокинула, упала сама, стукнувшись коленями. Но сейчас это не имело значения. Успела вскочить, и тут он меня догнал, схватил за волосы и дёрнул назад, на себя. Не рассчитал. Мы оба грохнулись на пол. Он снизу, я сверху. Разница в том, что в руках у него был нож.
Лезвие вошло мне над лопаткой и вышло под ключицей, противно царапнув кость. Вот теперь был крик. Звук рождался в горячей пульсирующей воронке раны. Не знаю, с чем сравнить, – моей самой сильной травмой были расцарапанные коленки да вывихнутые лодыжки. Не представляла, как боюсь боли. Звук превратился в жалобный скулёж.
Псионник шевельнулся и спихнул меня с себя на бок. Рукоять стукнула об пол, посылая новый сгусток пламени в плечо. Я захлебнулась криком, горло отказывалось воспроизводить то, что от него требовали. Поднимаясь, он снова забубнил что-то, невозможно разобрать ни слова.
Он встал на колени и опустил руку мне на шею. Потом вторую. И надавил.
Весь мир сосредоточился на чужом отстранённом лице и этих сильных руках, не дающих сделать ни вдоха. Даже боль, вгрызающаяся в тело, отошла на второй план.
Я вцепилась в него здоровой рукой, пытаясь ослабить хватку, оттолкнуть. Задействовала бы и раненую, но та не шевелилась. Специалист был порядком измотан и ненамного крупнее меня, но всё равно сильнее.
Когда чужое лицо стало расплываться, растворяться во внезапно сгустившейся темноте, раздался звон, а может, это уже в ушах зазвенело, и хватка ослабла. Воздух тоненькой живительной струйкой стал поступать в лёгкие. Я сипела, пытаясь вдохнуть как можно глубже.
– Ш-ш-ш, – раздалось над ухом, и что-то холодное коснулось щеки. – Врачи сейчас будут.
Я сморгнула набежавшие слезы. Рядом сидела Варисса, между мной и незваным гостем.
– Не шевелись, – она провела мне по лицу чем-то влажным. – «Скорую» вызвала и имперский корпус. Ишь до чего дошли, средь бела дня девчонок резать начали. У-у-у, ублюдок, – зло выругалась она, ногой пнув лежащего.
Весь плащ был обсыпан мелким зелёным крошевом. В таких бутылках продают самый дешёвый портвейн, Сёма их просто коллекционирует. Собрал столько, что в комнате уже не помещаются. Вот и выставляет потихоньку в коридор возле своей двери.
– Он псионник, – прошептала я, чувствуя, как боль снова начинает завладевать телом и сознанием.
– И что? – бабка была непоколебима. – Значит, ему всё можно, да?
Коммуналка быстро наполнилась людьми – врачи, люди в погонах и, по-моему, ещё кто-то. Стало шумно. Бабку куда-то увели в сопровождении конвоя. Судя по голосу, клятвенно обещавшему показать служивым, как надо работать, Варисса осталась довольна.
Мной занялись врачи. Укола я не почувствовала. Боль затихла, и стало хорошо. Дурацкий скулёж, ввинчивающийся в голову, исчез, оказалось, хныкала я. Все вокруг плыло и шаталось, создалось впечатление, что лежишь на волнах. Люди в белом то и дело склонялись к лицу и постоянно говорили смешные непонятные слова. Что-то о кровопотере, кубиках, давлении. Всё стало отрывочным. Грязно-серый потолок с выпуклыми уродливыми сварными швами. Длинные коридоры с неровным полом. Много белого слепящего цвета и короткая острая боль, пробившаяся даже сквозь болеутоляющее.
Нож вытащили. Но наутро было такое ощущение, будто врачи, долго не думая, зашили рану вместе с лезвием. Горло было в относительном порядке – лёгкая хрипота, больно глотать и жуткий синяк на шее. Вот, собственно, и всё. Легко отделалась.