Двери заведения очередной раз открылись, и на пороге появился еще один посетитель. Он быстро обвел всех присутствующих острым взглядом, отряхнул от пыли свой камзол, выпрямился и наконец, пригладив усы огромной ручищей, подозвал харчевника – хозяина харчевни. С минуту они говорили о чем-то, после чего хозяин направился к нам, по пути изображая на своем лице добродушную улыбку.
- Месье, простите меня Бога ради, что вынужден вас побеспокоить, - шепотом произнес харчевник, пригнувшись над нашим столом, - тут дело-то такое, приехал барин из самого Петербурга, а кушаний-то ему отведать и негде, - с этими словами хозяин изобразил такую грустную гримасу, что мне стало его жалко. Хотя, как мы причастны к этой маленькой трагедии, я пока еще не понял.
- Мы чем-то можем вам помочь, уважаемый? – я попытался спросить харчевника, на доступном ему языке.
- О, да, месье, конечно! У вас за столом есть свободное место. Позволите ли вы этому добрейшему господину присесть к вам? – с заискивающей улыбкой объяснил хозяин.
Ну, наконец-то я понял, что хочет от меня хозяин этого Богом спасаемого заведения!
- Да, прошу вас, пригласите этого господина за наш стол, - незамедлительно, дав свое согласие, ответил я.
Харчевник подбежал к приезжему, и что-то шепнул ему на ухо. Господин повернулся в нашу сторону, улыбнулся, и направился к свободному месту за столом.
Мы познакомились. Оказалось, что наш новый знакомый – служивый и направляется из С-Петербурга куда-то в прибалтийские земли, везя срочную государеву депешу. Мне естественно стало интересно, как там, в Петербурге, какой из себя город, как живут горожане… Вопросов было множество, но я попытался сдерживать себя. Эйлалия и сынишка, не торопясь кушали и внимательно слушали то меня, то приезжего господина. Степан Сильвестрович, так звали нашего знакомого, отлично говорил на французском, что не могло существенно облегчить нашу увлекательную беседу.
В свою очередь Степана Сильвестровича интересовало, кто мы и по какой надобности направляемся в столицу. Я рассказал, так как наше прибытие в Россию было делом официальным и никаких тайн не содержало.
- Иллюзионист и воздухоплаватель значит. Забавно, однако. Ох, как забавно! – поглаживая свои длинные черные усы, усмехнулся служивый, - есть у меня занимательная история по вашему делу. Не знаю точно, как все было, но говорят, что вроде это правда, - Степан Сильвестрович налил себе в кружку кваса, обхватив кувшин одной рукой, и начал рассказ:
- Дело это было, уже лет сто назад. Итак, представьте себе разгар петровской эпохи. 1715 год. Становление, так сказать, новой России. В моду входят всевозможные заграничные диковинки, развлечения, балы, фейерверки.
В Санкт-Петербурге 27 и 28 января 1715 года весь двор участвует в грандиозном маскараде. Поводом служит свадьба Никиты Зотова, восьмидесятичетырехлетнего старца, бывшего когда-то наставником царя. Невеста — тридцатичетырехлетняя вдова.
На свадьбу собирается весь двор в карнавальных масках, - служивый сделал многозначительную паузу, и усмехнувшись, продолжил, - Четверо, которым было поручено принимать гостей, оказались заиками самыми страшными, каких удалось сыскать в России. Дряхлых стариков, неспособных ни ходить, ни стоять, избрали на роль шаферов, слуг и стольников. Было там и четверо ливрейных лакеев - крайне неуклюжие малые, всю жизнь страдавшие подагрой, такие тучные, что их самих приходилось водить под руки. Московский потешный князь-кесарь, представлявший царя Давида в соответствующем наряде, вместо арфы держал лиру, покрытую медвежьей шкурой, на которой и должен был играть. Его везли на импровизированном помосте, поставленном на салазки, а к каждому из его четырех углов было привязано по медведю. Специально приставленные молодцы кололи медведей стрекалами, чтобы те издавали ужасающий рев, который состоял ещё из беспорядочного оглушительного шума, производимого дудящими не в лад инструментами прочей компании. Царь был одет фрисландским простолюдином и вместе с тремя генералами бил в барабан. Таким образом, под звон колоколов, маски препроводили неравную пару к алтарю большой церкви, где их соединил узами брака столетний священник, потерявший зрение и память. Дабы восполнить эти недостатки, на нос ему надели очки, зажгли перед глазами две свечи и кричали ему в ухо нужные слова, чтобы он мог их повторять.