Мастера сидели на чурбаках, подложив под худые зады рваную одежонку. Между ними прохаживался хозяин, сам Финоген Федосеич Мамыкин, а попросту — Федосеич, сухонький, с рыжизной старичок в ходачках[26] на босу ногу, в очках на круглом коротком носу и в густо заляпанном красками кожаном фартуке с нагрудником. Весь он пропах томленой олифой, которой насквозь была пропитана мастерская. Сам непревзойденный мастер мелочного письма, он тоже работал вместе со всеми, — олифил, иль «фикал», готовый товар, придавая иконам мягкий и золотистый оттенок.
В его мастерской писались «минеи», иконы особенной сложности, многофигурные. Порой на одной в полтора аршина доске писалось целых двенадцать клейм, или двенадцать «месячников». В каждом таком клейме размещалось по тридцать фигур святых. Да надобно было еще на доске написать двенадцать клейм двунадесятых праздников и двенадцать же клейм «страстей господних».
Заказчиков собственных Федосеич почти не имел, брал подряды в других мастерских, у крупных хозяев.
И вот всю пору нелегкого своего ученичества, целых шесть лет, с ранней весны и до поздней осени бегал отец Ильи, Елизар, из своей деревни в село, в мастерскую Мамыкина, босиком, в самотканых портках и рубахе. Зимой же, набрав на неделю хлеба, картошки и пареной репы, отправлялся в село в рваной шубейке, в лаптях. Ночевал в мастерской, жил всю неделю на хлебе, картошке, домой заявлялся только на воскресенья.
Кончив ученье, он перешел к Коровенкову, в мастерской у которого были свои порядки. Сам Коровенков, вязниковский купец, иконописцем не был, а подбирал себе знающего приказчика и все дела доверял ему. В окрестностях Талицкого располагал он большими лесными угодьями, имел капитал в банке. На главной улице же, левее и ниже храма, на возвышении, блестел на солнце новой железной крышей его двухэтажный каменный дом с мастерскими, с обширной конюшней, где он держал своих рысаков, со службами и старинным липовым парком неподалеку. Держал Александр Трифонович и немало работников и после потомственного почетного гражданина купца Сарафанова был по богатству вторым на селе. Огромный, с багровым толстым лицом, с окладистой бородой, с животом, распиравшим жилетку, он был истым российским купцом-воротилой. Рано похоронив молодую жену, жил широко и разгульно. В мастерской появлялся один раз в неделю, по средам, чтобы раздать мастерам жалованье, больше же разъезжал по заказчикам, то в Петербург, то в Москву. В Петербурге, на Апраксином дворе, имел он собственный магазин, торговавший иконным товаром. Должность приказчика в нем исполнял его сын.
Работали у него в большинстве иконописцы-надомники, работали сдельно, по совести и уменью. Распределял все работы приказчик: какие — чеканщикам, какие — платьичникам и личникам, старинщикам там, фрязистам, мелочникам — по специальности и мастерству. Приказчик же и принимал от них работы готовые, которые в мастерской лишь подписывались и олифились.
Мастера в мастерских появлялись, как и хозяин, по средам больше, в дни выдачи жалованья. Отец иногда брал Ильку с собой — помочь подвезти на салазках иконы, забрать у приказчика новые доски. Да и пускай привыкает мальчишка, присматривается к делу — скоро в ученье и самому…
Собирались все в тесной каморке у подписывальщика Карпенкова, вели разговоры. Сам Карпенков, чахоточный седобородый старик с провалившейся грудью, беспрерывно куривший и кашлявший, с огромными темными глазами пророка на изможденном лице, имел редчайшую память, знал множество всяких историй и помнил всех знатных иконописцев села и прежних хозяев, а также порядки в их мастерских. Все, бывало, и уши развесят, когда начнет он рассказывать о Ларивоне Петрове, знаменитом старинщике, личнике, строго хранившем старинную технику плави голов, об Василии Колесове, и старинщике и фрязисте одновременно, об отце и сыне Зосимовых, братьях Барановых, об семействе Хохловых — непревзойденных мастерах мелочного письма…