И дождался. Света вышла под ручку с импозантным франтом. Франт показался смутно знакомым, наверняка коллега по цеху. И Леня, прикрываясь букетом, как щитом, шагнул вперед. Светлана ахнула, отпустила руку франта, и Леня тут же припечатал цветы к ее груди, и она машинально их подхватила. Конечно, можно было что-то сказать, выяснить, но Игнатьев не стал. Просто побрел к ближайшему метро. Не оглядываясь.
С Наташей все случилось как-то естественно. Однажды они вышли из школы вместе, и он украдкой смотрел на ее профиль и понимал, что это силуэт на аверсе редкой монеты. И пригласил ее к себе. И она согласилась. А через месяц они поженились. Гулять всей деревней по обыкновению, не стали — посидели тесной компанией. А потом их наградили путевкой в Крым.
А Света в 90-ых погибла. Какая-то странная мутная история. Ходили упорные слухи, что это самоубийство, и что какие-то наркотики… Чушь! Светланка не могла. Скорее всего несчастный случай. Ночь, скользкая дорога, слепящие фары… К тому времени, Глафиры Петровны уже не было. А Иван Денисович после известия за месяц буквально сгорел. И Леня ничего, ничего не смог сделать.
У нее был какой-то муж и памятник на дорогом кладбище. Но этого всего Игнатьев видеть не хотел. Помнится, он бежал тогда, очень долго бежал. Ночью, не разбирая дороги. И молодой месяц прыгал вместе с сердцем. И в этой темноте он бежал к ее распахнутым рукам, к ее шепоту, к ее глазам-созвездиям. А на утро его подобрал грузовик. В ста километрах от дома.
Наташа не сказала ни слова.
Заиграла «The Winner Takes It All». И звенящий, наполненный скрытой болью голос Агнеты, пронизал веранду, и сад, и даже небо. Потому что ветер стих, и облака остановились. Ах, Агнета, что ж ты делаешь со мной…
43
Девяностые… И великие, и ужасные. Леонид Дмитриевич поморщился, словно пробуя на вкус перебродившее время. С его гипертимезией это было не трудно. Он помнил каждую минуту этих лет. Впрочем, он вообще все помнил.
Когда страна начала сыпаться, Леня уже устал от школы. Он выговорился, опустел, ловил себя на формальном отношении. Его стала тяготить дополнительная нагрузка: все-таки вести четыре предмета на протяжении десяти лет оказалось непросто. Он раздражался на уроках, необъективно ставил оценки… Он потерял что-то ценное. Еще какую-то часть себя… Это было объяснимо по-человечески. Звезды больше ничего не рассказывали ему. И он перестал понимать тот самый язык, которому учил.
Марья Андреевна его долго не отпускала. Встала грудью на входе. Или правильнее сказать, на выходе. Но и Марья Андреевна уже была не та. Она ведь все видела. А все трещало по швам.
Кооперативы, товарищества… Иван Васильевич Кривонос, почуяв новые веяния, резко вспомнил о своих кулацких корнях и принялся активно внедрять совсем другие методы хозяйствования. Все-таки чутья ему было не занимать. Не все это приняли, но рельсы наклонили, а тормоза… Тормоза никто не поставил.
Ваня Белов уехал в Ленинград, устроился в известный кардиологический центр и начал активно расти как врач. К слову, сейчас он светило отечественной торакальной хирургии. И уже давно не вспоминает о той самой аортальной аневризме. Надо бы ему позвонить. Соскучился.
А вот Коля Кузнецов остался. Выяснилось, что он прирожденный предприниматель. Так лихо все у них закрутилось. Леня разрабатывал, а Коля внедрял. Кривонос помогал чем мог и, насилуя прежние связи, успешно продавал. Дело спорилось. Леня даже купил новехонькую «Ниву» и испытывал чувство, похожее на самоуничижительное удовлетворение. После ложемента Светоча, кресло Нивы… ну так себе обмен…
А потом начались проблемы. Оказывается, война из каких-то горных ущелий вышла на просторы, совсем не связанные с горами, и давно царила в городах. И постепенно добралась до сел.
В тот день Леня уехал в соседнюю область за списанным оборудованием, а когда вернулся в бывшем колхозе стоял плач. Он почуял горе как морось, которая в тот день висела в воздухе… Она забивалась в легкие, и дыхание становилось хриплым, трудным. Ивана Васильевича и Колю нашли в старой сельсоветской конторе. Их сначала жестоко избили, а потом расстреляли из обрезов. Кузнецова он совсем не узнал. Ему разнесли голову… И Игнатьев, долго не верил, что вот это… Это Колька…
Он сел за руль и выжал из Нивы максимум, который на АвтоВазе даже вообразить не могли. И те люди на черных BMW, тоже не могли. Но он их догнал. Две больших красивых тачки по 5 человек в каждой. Они остановились, стали пружинисто выкатываться из салонов. Бритые, кожаные… А глаза… Ну не было ни у кого таких глаз в его колхозе. И у его учеников тоже не могло быть таких глаз. Впрочем, а это кто… Тот самый Борька Мирончик. Тогда я тебе только руку сломал. Мало видать, сломал.
— Это он, — хрипло взвизгнул Борис. — Третий.
— Нормальный поц. Сам пришел, — в голосе старшего проскользнуло нечто, напоминающее уважение. — Как это ты нас догнал. Это правда Нива?
Леня стоял неподвижно. Он ничего не чувствовал. Он не видел людей. Только иные формы жизни.
— Слышь, ты… Как тебя там… Учитель, да? — сплюнул старший. — С корешками твоими базар не получился. А…
Леня активировал боевой режим. Он немного беспокоился, что с меню возникнут проблемы, но оказалось достаточным просто смахнуть легкую паутинку и пыль. И случилось. На Десять_кью очень трепетно относились к возможностям боевого применения. Функция тотальной деструкции работала безукоризненно. Жаль только, что они исчезли мгновенно. Ему хотелось боли… Их боли. Потом он аннигилировал «бэхи».
Больше вызывать экстренное меню ему не приходилось. Дела резко пошли в гору. Ферма, молокозавод, сеть производств. Все шло как-то само. Он защитил несколько патентов, выгодно вкладывал, щедро получал. Он управлял людьми как когда-то своим межзвездным кораблем. Четко. Ясно. И через несколько периметров безопасности.
Кстати, взрывное развитие высокоточных технологий позволило ему починить ТОПМ. Настоящего Игнатьева в нем уже не было. Спустя несколько лет после забора биологического материала для зачатия Элли, пациента лечебного блока пришлось разбудить. Психокоррекция личности с дискретной амнезией прошла успешна. Новое имя, документы, профессия, хорошая работа, удавшаяся личная жизнь. Леонид Дмитриевич периодически наводил о нем справки. Для первого Игнатьева все сложилось наилучшим образом.
Теперь он не пользовался самолетами. Для личных и тайных перемещений по земному шару ТОПМ подходил идеально. Он летал по свету, игнорируя ПВО и границы. Он даже посетил «Светоч» на темной стороне Луны. Долго сидел в модуле управления, потом стер бортовой журнал и отключил сингулярный передатчик. Погладил пальцами обшивку ложемента. Затем перевел корабль в режим мимикрирующей консервации и больше к нему не возвращался. Эпсилон Кассиопеи уже давно перестал быть домом.
Иннокентий закончил МГУ, потом учился в Америке, прекрасно владел несколькими языками. Показал себя дальновидным стратегом и непревзойденным тактиком. Для меня нет непроходимых проходов, шутил он. И Леонид Дмитриевич шутку оценивал по достоинству. Он отдал сыну бразды правления, а сам занялся наукой. После очередного кризиса активы компании значительно поредели, но их это не расстроило. Управлять небольшими производствами оказалось намного увлекательнее, чем рулить огромной корпорацией.
Кешка женился по любви. И родились близнецы Ян и Алька… Во внуках Леонид Дмитриевич, души не чаял, но они выросли… и сейчас почему-то в Лондоне. Зачем им Лондон…
И Элли… Дочка всегда была для папы цветочком. Тоненький белокурый колокольчик, с глазами грезовской чистоты. Он открывался ей до конца. Он был для нее прозрачным. Когда он носил ее на руках, то превращался в вулкан, источающий нежность. Он заворачивал ее в любовь так тщательно, что оставлял только носик для дыхания. И она впитывала отца как губка, она вилась хвостиком, она смотрела своими океанами, и он, вглядываясь в них как в зеркало, видел там солнце.