— Ни хера себе, — начал распалятся Григорьевич, — это как так — не будем? Просто возьмём человека за рога и прикажем — делай так⁉
— Да, — спокойно и твëрдо уточнил Алекс.
— А то, что у него семья, планы, это вся херня? Мы теперь заложников что ли берём? Такая у нас работа в новой организации? А если организация прикажет убивать, будем убивать?
— Слушай, Григорьевич, — Алекс тоже начал закипать.
— Алекс, позволь, — Сергей Иванович положил руку ему на плечо, — я как старый представитель этой организации внесу ясность.
— Я понимаю, что гражданскому человеку, сложно принимать некоторые вещи, когда на его глазах словно бы попираются права и свободы нормальных людей. Особенно когда это происходит в угоду непонятных целей или приказов. Однако соль в том, что у нас организация военная, правила здесь всегда были другие, гораздо суровее чем на гражданке. А сейчас и задача перед нами стоит боевая и к тому же в рамках очень важной операции. Поэтому решения приходится принимать быстрые и неприятные. Нет у нас времени опрос общественного мнения на тему «нравится или нет». И главное, нужды такой нет. Этим институты занимаются, кафедры социологии и прочее. Мы решаем задачу, применяя, используя всё возможные средства. Это понятно, Виктор Григорьевич?
— Понятно, — буркнул Григорьевич, — а если ребёнка нужно будет использовать? Ну к примеру внимание противника отвлечь от главного направления очень важной для всего человечества атаки? Или прикрыть отступление очень важной для всего человечества спецгруппы? А? Тоже можно?
Колун вздохнул.
— Смотри, Виктор Григорьевич, у нас сейчас ситуация особенная и я с тобой по свойски говорю, не как командир, хотя командиром твоим сейчас уже являюсь и объяснять тебе ничего не должен. Но сегодня сделаю исключение, разжую. Мне не нравится делать некоторые вещи, которые делать приходится. Я не святая дева и не правозащитник и когда я берусь за дело, я готов к тому, что от моих решений кому будет плохо. Это могут быть мои люди, могут быть люди случайные. Я стараюсь свести такие моменты к минимуму, но иногда это неизбежно. Такие решения сложны, но необходимы, потому что главный приоритет — результат операции. Потому что я знаю, что часто этот результат спасает многие жизни. А если я начинаю медлить, размышлять о моральном выборе, о том, имею ли я право причинять кому-то неудобства или травмы, я получаю поражение. Моё поражение — это победа врага! А это многие и многие смерти, многие разрушения! Это большее зло, короче.
— Да откуда ты это знаешь⁉ — дерзко перебил его Григорьевич, — откуда тебе известно, какое горе ты причиняешь этим случайным людям⁉ Богом себя что-ли возомнил? По какому праву⁉ Решаешь кому жить, кому нет⁉ Не много ли чести⁉ Да ты же просто военный! Да, наверное, очень крутой, но ты же наш военный, вроде! Не какой-нибудь там НАТОвский! А значит для тебя главная задача должна быть: людей простых оберегать! Спасать, защищать, а не использовать как расходный материал, повторяя: лес рубят — щепки летят! Или не так?
Сергей Иванович не смутился и не разозлился. Прислушиваясь к себе и думая, почему он обсуждает эти непростые вопросы с гражданским, с дилетантом, он неожиданно понял, что этот разговор нужен был ему самому. В последние месяцы он успел передумать многое и о многом. Вопросы этики своей работы он тоже подвергал жесткому анализу и критике. Он решил, что всё расставил по полкам и закрепил систему своих принципов весьма устойчиво. Однако этот почти незнакомый ему человек, так сильно и отчаянно вновь качнул эту систему, что ему потребовалось приложить усилия что бы она не зашаталась. Ему нужно было убедить его. Потому что нужно было убедить себя.
— Всё так. И не так. Есть важные детали. Помнишь вот это, то что борт проводник говорит: оденьте маску сперва на себя, потом на ребёнка. Большинство людей не задумывается над важностью этого правила. И когда наступает сложная ситуация они не успевают, не могут думать, они живут эмоциями. Страха, любви, ну или там, ненависти. В любви они наденут маску на ребёнка. Так устроено сознание нормального человека. Но когда он, взрослый умрёт, смерть ребёнка будет вопросом времени, часто очень недолгого. Но принять это взрослый не может, он хочет здесь и сейчас сделать всё для спасения ребёнка и пожертвовать собой, если так нужно.
Поэтому я понимаю твои чувства. Чувства хорошего, честного человека. Но я специалист. У меня есть подготовка и мне всегда известны истинные цели и причины операции. Я не имею права на эмоции, я обязан всё просчитать, всё положить на весы и беспристрастно сделать выбор. Даже очень неприятный. Я знаю, если так тебе будет понятнее, что делать после того, как надену маску на себя, меня серьезно и долго этому учили. Когда я одену маску, я спасу и себя и ребёнка и ещё три десятка людей рядом с собой.