И тут вторая газель, почти достигнувшая спасительной обочины, вошла в дрифт и потеряв равновесие от крутого манёвра, рухнула на правый борт. Скользя по асфальту, тяжёлая машина вмазалась в легковушку, выбила её с обочины в кювет как кеглю, сама заняв её место. Сочно захрустел разрываемый тент кузова и на трассу вывалилось содержимое. Как брошенные на стол умелой рукой крупье карты из вскрытой колоды, рассыпалась на полосам трассы листы ламинированной фанеры. Тонкие, но очень прочные, широкие пластины, направлявшиеся на стройку, что бы стать опалубкой заливаемого бетона, сейчас перекрыли собой изуродованную плоскость дороги.
В следующую секунду резина шасси зашуршала и застучала по образовавшейся поверхности.
Мгновенно сориентировавшись, Виктор схватился за рычаг сайдстика и энергично вдавил педаль управления, пытаясь взять под контроль рыскающий по фанерному настилу самолёт.
Еще через три секунды Фалкон уже шелестел по асфальту всеми тремя уцелевшими шасси, энергично тормозя задранными вверх интерцепторами. Две, вылетевшие из-за поворота легковушки порскнули в сторону от медленно катящегося навстречу им самолёту. Прокатившись ещё сотню метров, Фалкон замер на месте, и тут же тяжело клюнул носом на подломившейся передней стойке. Изнурëный последним испытанием на прочность металл, словно почувствовал, что хорошо выполнил свою работу и от него более ничего не требуется.
В салоне стоял радостный ор и улюлюканье. В дверь кабины протиснулся дядя Женя:
— Спасибо вам ребятушки, — выдохнул он, — тебе Витя, самое большое спасибо…
Глава 38
«Укрепрайон. Саперы.»
Участок, который пришлось очищать группе Сашы Ладыгина был аккуратно заграждëн минами ОЗМ-72, печально знаменитыми «Ведьмами». Поле перегородили классическим способом, растянув от каждой мины в стороны через колышки тонкую проволоку растяжки. Таким образом перед каждой миной получался едва заметный 20 метровый чувствительный барьер. Чека во взрывателе этих мин была очень короткой и потому даже незначительное воздействие на любой участок датчика цели — натянутую проволоку, приводило к мгновенному срабатыванию. Вышибной заряд толкал «Ведьму» вверх и на высоте около метра она подрывалась, поражая всё живое вокруг в радиусе 25 метров стальными шариками.
По всем наставлениям и рекомендациям, обезвреживать мины на таких взрывателях было запрещено. Риск был слишком велик, потому нормальные сапёры снимали такие установки «кошками» и тралами. Но группа Медного была не совсем нормальной, да и ситуация не позволяла шуметь, поэтому парни приступили к работе в 23 часа, чтобы за шесть часов подготовить проход.
Было необходимо перемещаясь максимально медленно и бесшумно. Обнаружив проволоку растяжки и поняв, куда она ведёт, подобраться к взрывателю. Затем, ждущая своего мгновения чека прикреплялась к корпусу взрывателя пластиковой стяжкой. Выскочить и активировать накольный механизм детонатора она уже не могла. Так руки сапёра ставили крест на её надеждах исполнить свою дьявольскую работу.
Каждый квадратный метр поля был пересечён тремя-четырьмя линиями растяжек, идущих от разных мин. В одном лишь свете звёзд разглядеть в траве тонкую жилу проволоки было очень сложно, поэтому парни Медного словно превращались в рептилий. Делая очень короткое движение вперёд, стелясь над поверхностью земли они замирали и лишь голова медленно продолжала двигаться из стороны в сторону, сканируя видимый участок. Увидеть луч растяжки, проползти вдоль него до мины, заблокировать чеку. Всё очень и очень медленно.
Конечно, для того что бы выполнять такую работу шесть часов к ряду требовалось не только особая готовность тела, но и железобетонная выдержка. У Ладыгина и всех его людей она была. Также у Медного было понимание, что ошибка одного, любого из его бойцов, приведет не только к гибели всей группы, но и поставит под угрозу всю операцию.
Да, все группы уже были в боевой готовности. Башкир наверняка предусматривал и такой вариант. Если он, Ладыгин погибнет и засветится, командир тут же начнет штурм. Но это будет штурм без удара Тюльпана и без чёткого поминутного плана. Противник будет готов и весь гарнизон окажется поднят по тревоге. Дивизион Пионов, прикрывающий укрепрайон, скорее всего начнет утюжить парней до того, как они успеют сделать дело и убраться. И тогда потери, потери, потери… Короче, ошибаться Медному было никак нельзя, поэтому пять человек, обливаясь потом под плотным камуфляжем, плавно и неощутимо, как сама ночь текли по заминированному полю.
К 05.35, когда мышцы, казалось, готовы были начать лопаться от постоянного напряжения, Сëма Горняк, работавший на левом фланге тяжело выдохнул в радиоканале:
— Горняк закончил.
Этот означало, что на участке шириной 20 метров обезврежены все мины. Впереди, метрах примерно в 50-и уже кое где виднелись брустверы первой траншеи. Теперь можно было отдохнуть. Группа сделала свое дело. Саперй, прикрытые специальным камуфляжем и от человеческих глаз и даже от тепловизоров, блажено расслаблялись под самым носом у неприятеля.
— Башкир, Медному на связь.
— Башкир на связи.
— Проход готов. Группа на позиции. Ждём приказа.
— Принял, Медный. Спасибо тебе. Не сомневался.
Ладыгин, невидимый ни для кого, улыбался сейчас сам себе. Они, его ребята, опять на высоте. Всё будет теперь хорошо. Этим делом они теперь для всех бойцов, как хорошая примета. Всё пойдёт по плану. А если и будет что не так, они включатся и подправят, как надо.
Глава 39
«Укрепрайон. Особняк. Чингиз и Адерба»
Адерба достал из рюкзака очередной свëрток, аккуратно обëрнутый в мягкую флисовую куртку. Чингиз с улыбкой наблюдал как друг колдует, извлекая из своей торбы гастрономические наслаждения.
Скоро на столе командира роты красовалась ароматная буженина и сочащаяся жиром копчëная форель, домашний слоеный хачапури с румяной корочкой и 12 летний коньяк темно янтарного цвета.
— Отец сделал на рождение второго сына, — горделиво презентовал неувядающий абхаз бесспорного фаворита предстоящего застолья.
— Всё отведаю, брат. Всё кроме коньяка, — сияя пообещал Чингиз, скорчив в конце грустную мину.
Адерба застыл столбом:
— Как это, кроме коньяка? Как можно встречу праздновать без коньяка⁉
Чингиз развёл с досадой руками, показывая свое бессилие перед мощью обстоятельств.
— А это всё тогда зачем? — распалялся старый однополчанин, указывая на разносолы, — вот это и это всё — зачем⁉ Я тебя спрашиваю⁉ Может мне всё это убрать! Стряхнуть с твоего стола, чтобы не мешать твоей работе! Выкинуть на свалку⁉ На помойку⁉
Мощный и коренастый Чингиз, знакомый с огненным темпераментом друга, тем не менее в который раз опешил, от его мгновенного закипания. Он виновато улыбался и робко протягивал вперёд руки, как бы прикрывая дорогие подарки от гнева низенького и узкоплечего Адербы.
— Нет, ты мне скажи! Выкинуть это всё⁉ Может мне и себя на свалку, на помойку выкинуть⁉ Что я такое, раз со мной друзья пить не хотят⁉ Что тут с вами приключилось за эти несколько лет⁉ Или со мной что-то не так⁉ Что же вы за друзья то такие⁉
В комнату осторожно заглянул боец охраны:
— Всё в порядке, Павел Андреевич?
Чингиз махнул рукой торопливо, отсылая того назад.
Маленький абхаз мерял комнату шагами и метал по сторонам молнии взглядов:
— Может твои волкодавы меня под руки возьмут и выкинут на улицу, что бы я тебе не мешал, а, Павэл Андреевич⁉
Чингиз поднялся из-за стола, сразу заполнив собой небольшой кабинет и пошёл обнимать суетящегося абхаза.
— Никто никуда тебя не отнесëт и не выбросит. Ты мой лучший аюза — друг! И сегодня ты мой дорогой гость — асас!
Сжав в объятиях Адербу, Чингиз легко пресëк его попытки высвободится и ещё с полминуты слушал, как тот ворчит и передразнивает его отвратительное абхазское произношение.