Преимущества, несколько неожиданно создавшиеся таким образом для теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, должны быть последней, конечно, в полной мере использованы. В противоположность этому развитие кибернетических концепций поставило перед теорией сознания серьезные и не легко разрешимые задачи.
Поскольку представление о сознании как о факторе, активно влияющем на приспособительное поведение, непосредственно и специфически участвующем в организации и регулировании целенаправленного акта, нейрокибернетическими трактовками исключается, мы оказались перед лицом ситуации, допускающей две возможности дальнейшего развития мысли. Либо мы соглашаемся с этими трактовками и тогда сознание действительно должно рассматриваться теорией функциональной организации мозга лишь как эпифеноменалистическая категория. Либо же, полностью признавая неоценимый вклад, которым теория работы мозга обязана современному нейрокибернетическому направлению, мы должны тем не менее обратить внимание на то, что создавая общую картину организации мозговой деятельности, некоторые даже из выдающихся представителей современного нейрокибернетического направления недостаточно, по-видимому, ясно представляют себе причины дифференцированности многими десятилетиями создавшихся психологических категорий, недостаточно учитывают подлинный смысл этих категорий и потому парадоксально упускают из вида определенные, в высшей степени важные и специфические даже в собственно кибернетическом смысле) стороны мозговой деятельности[5].
Эта альтернатива отчетливо выступила в литературе последних лет, посвященной анализу кибернетического подхода. Она создала даже своеобразную традицию заканчивать анализ проблем типа «мозг и машина» и «машина и мышление» рассмотрением вопроса «машина и сознание». Этой традиции отдали дань Cossa [187], Latil [191], сам основоположник кибернетического направления Wiener [58] и многие другие.
Как же следует все-таки отнестить к этому характерному и настойчиво звучащему в современной нейрокибернетиче- ской литературе пониманию проблемы сознания? Этот вопрос важен для нас хотя бы потому, что эллиминируя понятие сознания, мы тем самым, очевидно, снимаем всю исключительно сложную и бесконечно обсуждавшуюся проблему взаимоотношений сознания и «бессознательного». Допустим ли и целесообразен ли такой решительный прием?
Если мы более внимательно рассмотрим приведенные выше высказывания Uttley и др., то подметим, что они являются выражением скорее позиции молчаливого ухода от трудного вопроса о том, каким образом проблема сознания может быть связана с уже относительно освоенной проблемой «машинного мышления», чем позиции подлинной убежденности в «эпифеноменальности» сознания. Об этом говорят некоторые работы последних лет, в которых анализируется проблема ответов машины, возникающих на основе переработки автоматом сведений о процессах его собственного реагирования на воздействия внешней среды. Благодаря встроенным в машину специальным подсистемам, на вход которых подается информация об особенностях внутренней работы машины и которые могут влиять, основываясь на анализе этой информации, на процессы, разыгрывающиеся на общем выходе всей конструкции, создается как бы своеобразная модель интроспекции и самосознания. Создавая эту «модель интроспекции», ее авторы явным образом пытаются включить в число моделируемых качеств то, что, по приводимому Cossa образному определению Valincin, наиболее характерно для развитого бодрствующего сознания: способность «человека, мысленно сосредоточиваясь, воспринимать, что он воспринимает, познавать, что он познает, мыслить, что он мыслит и обдумывает мысль» [187, стр. 106].
Мы еще вернемся в дальнейшем к вопросу о том, в какой степени эти попытки моделирования функции осознания мозгом происходящих в нем процессов переработки информации позволяют исчерпывающим образом отразить подлинные функции человеческого сознания. Сейчас же мы хотели бы только подчеркнуть, что в этих исследованиях пусть еще робко, но все же уже звучит стремление подойти к проблеме сознания, признавая за последним какую-то действенную роль, т. е. проявляется понимание необходимости раскрыть сознание не как функционально бесплодный эпифеномен, не как «тень событий», а как фактор, специфически и активно участвующий в детерминации поведения и потому необходимым образом входящий в функциональную структуру деятельности.
5
Необходимо сразу подчеркнуть, что в данном случае, как и по ходу всего дальнейшего изложения, когда мы говорим об «активности» и «регуляторных функциях» сознания, мы имеем в виду сознание, конечно, не как «идеальную», не как гносеологическую категорию. Оно является для нас в данном контексте естественно научной категорией, обозначением лишь определенной, наиболее поздно в условиях онтогенеза возникающей формы мозговой деятельности. О конкретных физиологических механизмах этой деятельности мы знаем пока не много, но нам достаточно хорошо известно, что реализующие ее нервные процессы