На заключительных страницах недавно опубликованной, во многом весьма интересной коллективной монографии «Вычислительные машины и мысль» [125] Minsky следующим образом характеризует своеобразные теоретические посылки всего этого зарождающегося направления: «Если некая система может дать ответ на вопрос по поводу результатов гипотетического эксперимента, не поставив этот эксперимент, то ответ должен быть получен от какой- то подсистемы, находящейся внутри данной системы. Выход этой подсистемы (дающей правильный ответ), как и вход (задающий вопрос) должны быть закодированными описаниями соответствующих внешних событий или классов событий. Будучи рассматриваема через эту пару кодирующего и декодирующего каналов, внутренняя подсистема выступает как „модель” внешней среды. Задачу, стоящую в подобных случаях перед системой, можно поэтому рассматривать как задачу построения соответствующей модели.
Если же прогнозируемый эксперимент предполагает установление определенных отношений между системой и средой, то во внутренней модели должно существовать какое-то представительство и самой системы. Если перед системой ставится вопрос, почему она реагировала так, а не иначе (или если система сама задаст себе этот вопрос), то ответ должен быть получен на основе использования внутренней модели. Данные интроспекции оказываются, следовательно, связанными с созданием тем, кто этой интроспекцией занимается, своего собственного образа» [125, стр. 449].
Обсуждение особенностей подобной внутренней модели, продолжает Minsky, приводит к забавному заключению, что мыслящие машины могут сопротивляться выводу о том, что они только машины. Аргументация его такова. «Когда мы создаем модель самих себя, то последняя имеет существенно „дуалистический” характер: в ней есть часть, имеющая отношение к физическим и механическим компонентам окружения — к поведению неодушевленных объектов, и есть часть, связанная с элементами социальными и психологическими. Мы разделяем обе эти сферы, потому что не имеем еще удовлетворительной механической теории умственной активности. Мы не можем устранить это разделение, даже если захотим, пока не найдем взамен соответствующую унитарную модель. Если же мы спросим подобную систему, какого рода существом она является, она не сможет нам ответить "непосредственно", она должна будет обратиться к своей внутренней модели. И она вынуждена будет поэтому ответить, что ей кажется, будто она является чем-то двойственным, имеющим «дух» и «тело». Даже робот, если только мы его не вооружим удовлетворительной теорией механической природы разума, должен был бы придерживаться дуалистической точки зрения в этом вопросе» [125, стр. 449].
Оставляя на ответственности автора вторую полушутливо поданную часть этого рассуждения, нельзя не признать, что стремление перейти к использованию в деятельности автоматов моделей их собственной активности представляется шагом, важным одновременно в двух направлениях. Во-первых, в собственно кибернетическом, поскольку оно означает принципиально существенное расширение операциональных возможностей, опирающихся на принципы как алгоритмизации, так и эвристики. Во-вторых, в отношении возможностей анализа некоторых характерных форм психической деятельности, возникающей в тех случаях, когда предметом анализирующей мысли становится сама мысль.
Мы увидим далее, что при таком подходе оказывается возможным наметить в рамках самого же нейрокибернетического направления определенные пути для истолкования отношений, существующих между осознаваемыми и неосознаваемыми формами мозговой активности, понимаемыми как дифференцированные факторы поведения. Все это в целом делает понятным, почему обрисовывающиеся в настоящее время более новые тенденции в кибернетической трактовке проблемы сознания не могут не представлять для теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности значительный интерес[6]
Мы попытались дать на предыдущих страницах описание основных логических этапов развития представлений о «бессознательном» и некоторых особенностей подхода к этой проблеме, наметившихся в современной литературе. Все, о чем мы говорили, представляло собой, однако, изложение лишь наиболее общих тенденций и принципиальных вопросов, возникающих по поводу неосознаваемых форм высшей нервной деятельности по мере происходящего углубления научных знаний. Ниже мы рассмотрим эти моменты более подробно. Мы остановимся вначале на эволюции представлений о «бессознательном» в периоде, предшествовавшем возникновению теории фрейдизма и современной психосоматики. Затем охарактеризуем то, что в работах психоаналитической школы и психосоматического направления является для нас по методологическим и фактическим основаниям неприемлемым и что, напротив, выступает в этих течениях как оправданное (с этой целью мы используем материалы дискуссий, проводившихся нами на протяжении последних лет со сторонниками неофрейдизма и психосоматической медицины). Мы попытаемся, однако, не ограничиваться подобной критикой, а охарактеризовать также (это является нашей задачей) особенности диалектико-материалистического понимания проблемы неосознаваемых форм высшей нервной деятельности. При этом мы задержимся на нескольких специальных вопросах, особенно важных при непсихоаналитическом подходе: на психологической теории так называемой установки, интенсивно разрабатываемой как у нас (школой Д. Н. Узнадзе), так и в западноевропейской и американской психофизиологии; на дискуссии по поводу активной природы процессов, развертывающихся в условиях понижения уровня бодрствования, особенно заострившейся после открытия своеобразных явлений так называемого «быстрого» («парадоксального» или «ромбэнцефалического») сна; на попытках уловить своеобразие неосознаваемой мыслительной деятельности, ускользающее от раскрытия, если работа мозга рассматривается как происходящая на основе только строгой алгоритмизации (т. е. на проблеме эвристики); на значении, которое неосознаваемые формы высшей нервной деятельности имеют в рамках обычного поведения и так называемых автоматизмов; на роли, которую в соответствии с павловской теорией нервизма играют эти формы как факторы регуляции сомато-вегетативных функций.
6
В оригинальной абстрактной форме проблема структурных основ и особенностей организации осознания, понимаемого как «отражение отражения» или как «самоотнесенность» материального субстрата, была заострена недавно у нас В. И. Кремянским [71, стр. 89—97]. В подходе этого автора звучит стремление совместить при анализе проблемы осознания классические положения теории отражения с представлениями теории биологического регулирования — позиция пока еще мало разработанная, но привлекающая, естественно, серьезное внимание.