Просматривая научные источники, художественную литературу, труды, посвященные вопросам искусства, и даже публицистику тех далеких лет, нельзя не испытывать чувства удивления перед тем, до какой степени широко было распространено в этот период представление о «бессознательном» как о факторе, учет которого необходим при рассмотрении самых различных вопросов теории поведения, клиники, наследственности (учение о «бессознательных наклонностях» Lombroso), при анализе природы эмоций, проявлений изобразительного и сценического искусства, музыки, взаимоотношения людей в больших и малых коллективах и даже общественного законодательства и истории. Все более ранние представления о «бессознательном», начиная c давно сформировавшихся в рамках спекулятивно-философских систем и кончая едва нарождавшимися попытками объективного и экспериментального толкования, самым причудливым образом смешивались в литературе тех лет. И эта пестрая эклектика выразительно показывала, что столкнувшись с проявлениями «бессознательного», исследователи того времени скорее интуитивно почувствовали, что им довелось затронуть какие-то важные особенности психической деятельности, чем сколько-нибудь отчетливо понимали, в чем именно эти особенности заключаются.
В последующий период, каким можно считать годы, близкие к рубежу веков, в кругах, связанных с университетской медициной, наметилось характерное обратное движение — постепенное ослабление интереса и нарастание скептического отношения ко всему, что связано с «бессознательным». Аналогичное изменение отношения стало проявляться и к методу, который сыграл, пожалуй, самую важную роль в обострении внимания ко всей проблеме неосознаваемой психической деятельности, — к методу гипнотического внушения. В западноевропейской психотерапии эта скептическая оценка лечебных возможностей суггестии постепенно укреплялась и обнаруживалась в разных формах на протяжении почти всей первой половины нашего века[7]
Однако в те же самые годы в узких слоях, не связанных первоначально непосредственно с университетской наукой, возникает совершенно новое отношение к проблеме «бессознательного», связанное с распространением идей фрейдизма.
Нам еще предстоит несколько позже подробно говорить о том, с какой оппозицией встретились взгляды Freud при первых попытках их пропаганды в клинике. Следует, однако, уже сейчас подчеркнуть, что эта оппозиция не имела чисто негативного характера, не сводилась только к отрицанию идей Freud. В ней звучали нередко и оригинальные трактовки проблемы «бессознательного», которые противопоставлялись их авторами концепции психоанализа. Некоторые из этих трактовок уходили своими логическими корнями в острые дискуссии, имевшие место еще в допсихоаналитическом периоде, широко обсуждались в психологической и клинической литературе на протяжении периода, предшествовавшего первой мировой войне, и еще сейчас представляют в ряде отношений научный интерес.
Поэтому целесообразно, прежде чем мы перейдем к рассмотрению фрейдизма, кратко остановиться на этих трактовках, настойчиво стремившихся перенести в науку XX века представления, возникшие при самых ранних попытках научного осмышления проблемы «бессознательного».
Мы располагаем литературными данными, которые позволяют восстановить основные тенденции в понимании проблемы «бессознательного», характерные для непсихоаналитически-ориентированных течений в психологии и психопатологии начала нашего века. В 1910 г. в Бостоне (США) состоялось совещание, отразившее разные существовавшие тогда подходы к этой проблеме. Труды Бостонского симпозиума [18] при опубликовании были дополнены статьями Hartmann, Brentano, Schubert-Soldern и создали выразительную картину пестроты и противоречивости мнений, преобладавших в предвоенные годы по поводу проявлений «бессознательного». Одновременно они показали, что в центре спора оставались все те же коренные вопросы, которые были поставлены в еще более раннем периоде, но к сколько-нибудь уверенному решению которых участники Бостонского симпозиума были не намного ближе, чем их предшественники.
7
На состоявшемся в 1965 г. в Париже III Международном конгрессе по гипнозу и психосоматической медицине на это обстоятельство было обращено специальное внимание. Во вступительном докладе (Chertok) было подчеркнуто, что конгресс 1965 г. — это всего лишь третье интернациональное совещание по проблеме гипноза, созванное на 65-м(!) году после второго (состоявшегося в 1900 г.). Прозвучавшие в этой связи имена участников предыдущего конгресса (а таковыми были Бабинский, Бехтерев, Корсаков, Dejerine, James, Charkot, Freud, Brown-Sequard, Richet, Lombroso, Forel, Janet, Magnan) выразительно подчеркнули всю длительность интервала, отделяющего III конгресс от II, глубокое различие эпох, на протяжении которых эти конгрессы были созваны, и стойкость отрицательного отношения к гипнотерапии, возникшего в ряде стран в начале XX века. Яркой иллюстрацией этого отношения для Франции может служить хотя бы тот факт, что после 25 февраля 1899 г. — дня, когда во Французском медико-психологическом обществе был заслушан доклад Львова «Наблюдения над женщиной, ставшей психически больной после применения гипнотерапии», понадобилось пройти более чем половине века, чтобы было сделано (в 1953 г.) следующее сообщение, затронувшее и уже положительно осветившее принципиальные возможности лечебного применения гипноза.
Chertok интересно проанализировал исторические корни этой затянувшейся недооценки академической медициной значения гипнотерапии. Он отметил односторонность и поэтому неудовлетворительность позиций, на которых стояли в свое время известные гипнологические школы Bernheim и Бабинского. Спор этих школ только подчеркнул огромные трудности, стоящие на пути раскрытия интимных механизмов гипнотических состояний, и не мог поэтому не породить настроений пессимизма в отношении возможностей непосредственного использования гипноза в клинике. «Золотой век» гипнотерапии, легализованной в значительной степени трудами Charkot, после смерти этого выдающегося исследователя длился недолго. Уже вскоре после II конгресса интерес к вопросам гипноза настолько упал, что вызвал у Janet слова столь же горькие, сколь дальновидные: «Гипнотизм мертв... пока не воскреснет» [15].
В советской медицине это ослабление внимания к гипнотерапии прозвучало, однако, в значительно меньшей степени, если наблюдалось вообще. Благодаря глубокому интересу к проблеме гипноза, проявленному В. М. Бехтеревым, К. И. Платоновым, а в теоретическом плане также всей павловской физиологической школой, учение о гипнозе подвергалось в Советском Союзе на протяжении 20—30-х годов систематической и разносторонней разработке и неоднократно находило интересные возможности для выхода в медицинскую практику.