Примерно такую же мысль высказывает болгарский эстетик
А.Натев. По его мнению «специфика искусства заключается в диалектическом единстве его особенностей, их своеобразном «сплаве»«148.
Положение о полифункциональности искусства все чаще появляется –
в явном или неявном виде – в работах разных эстетиков. Но наиболее
последовательно и обстоятельно такую точку зрения защищает М. Каган, на работы которого при рассмотрении этого вопроса мы и будем в
основном ссылаться.
Согласно взглядам М. Кагана «у искусства оказывается не одна, а несколько взаимосвязанных функций: нести (!) людям знания о жизни,
формировать их отношение к действительности, развивать их душевную
восприимчивость, доставлять им эстетическое наслаждение». В соответствии с этим, «общим законом художественного освоения действительности является его многоплановость и полифункциональность». За поддержкой своих положений М. Каган обращается к Аристотелю и Чернышевскому: они, дескать, тоже смотрели на искусство как на явление
многоплановое, но отмечает, что воспринимали они его как механическое смешивание разнородных частей; в буржуазной эстетике, по его
мнению, многоплановый подход – следствие эклектизма.
Сразу можно догадаться – уж автор-то подошел к вопросу диалектически (недаром даже в название всех частей его «Лекций» входит сло146
Там же. – С. 145.
Там же. – С. 145-146.
148
Натев А. Искусство и общество. – М., 1966. – С. 10.
147
198
ПРОБЛЕМА ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ
во «диалектика»). Действительно, М. Каган убежден, что «только диалектический подход способен выявить разные способности искусства,
одновременно осмысливая его многоплановость как органическую
взаимосвязь, как живую целостность»149. В другом месте М. Каган пишет: «Вскрыть диалектическую структуру искусства – значит осветить
ее перекрестными лучами гносеологического и ценностного понимания»150. Прежде чем перейти к вопросу, насколько диалектично полифункциональное определение искусства, отметим одну из важных
причин стремления некоторых эстетиков определить искусство как
полифункциональное явление.
Причина эта, по нашему мнению, заключается в желании как-то компенсировать фактически изолированный анализ искусства как общественного явления, отрыв его от остальных областей человеческой деятельности, который не уменьшается от излюбленного сопоставления
искусства с наукой. Потому-то и приходится наделять искусство всеми
мыслимыми функциями, чтобы, неровен час, не упустить чего. И на
первом плане тут, естественно, функция познавательная (во избежание
обвинения в агностицизме). А то, что на это есть наука – не в счет: о
науке (естествознании и технике) многие эстетики имеют весьма
смутное представление.
Специалисты по теории познания, которые хорошо знакомы по
крайней мере с некоторыми естественными науками, как правило спокойно обходятся в своих работах по гносеологии и без такой «формы
познания» как искусство, и анализ исключительно научного познания
не причиняет им, кажется, особых неудобств. Этого, к сожалению,
нельзя сказать о многих эстетиках. Даже некоторые из тех, которые в
своих рассуждениях прямо исходят из данных других наук (последним
временем чаще всего кибернетики) имеют о них слишком уж общее,
а то и вовсе неверное представление. Не удивительно, что приходится
искать еще одну форму познания.
Этот отрыв искусства от других видов человеческой деятельности
(в частности, научной) обычно не очень заметен, но иногда он выступает в более явной форме. Искусство объявляется (по крайней мере, на
некоторых этапах развитии человечества) чуть ли не единственным
видом духовной деятельности человека. Так, например, М. Каган убежден, что было время, когда в человеческом обществе науки вообще
не существовало. И добро бы речь шла о дифференцировке, о выделении науки в отдельную, самостоятельную форму деятельности, что
действительно произошло на сравнительно позднем этапе развития
149
150
Каган М. Лекции… – Ч. 2. – С. 20, 21, 19.
Каган М.С. Познание и оценка в искусстве // Проблема ценности в философии. – С. 98.
199
Л.А. ГРИФФЕН