Гегель. Соч. – Т. XII. – С. 108.
Там же. – С. 10.
195
Л.А. ГРИФФЕН
взаимосвязь между ними, как это сделано в его логически завершенной системе. Система Гегеля не могла обойтись без искусства как способа познания. Марксистская же гносеология ничего не теряет от того,
что, как правило, рассматривает только научное познание.
В нашу эстетику гегелевское положение о познавательной сущности
искусства вошло как непосредственно, так и опосредствованно, через
эстетику русских революционных демократов. При утверждении положения о познавательной природе искусства часто ссылаются на Белинского, на его определение искусства как «мышления в образах». Но
при этом, как правило, забывают, что само мышление Белинским понималось в гегелевском духе140. «Все сущее, все, что есть, все, что называем мы материей и духом, природою, жизнью, человечеством, историею, миром, вселенною, – все это есть мышление, которое само себя мыслит»141. Поэтому «мышление в образах» Белинского и «познающая самое себя в конкретно-чувственной форме абсолютная
идея» Гегеля суть различные формы выражения одной и той же мысли.
И коль скоро «мы вслед за Белинским называем самую способность освоения человеком (собственно, почему «вслед»? ведь Белинский, говоря
о мышлении, говорит обо «всем, что есть», включая человечество –
Л.Г.) мира мышлением в образах», то не лишним било бы как-то определить свое отношение к тому, что Белинский понимал под «мышлением»142; это-то как раз и не делается.
Определением искусства как «мышления в образах» не следовало бы
злоупотреблять, выдавая его за марксистское, уже хотя бы по следующим соображениям. Марксу и Энгельсу было, разумеется, великолепно известно гегелевское понимание природы искусства. Их глубокое
уважение к мнениям великого мыслителя несомненно. И, тем не менее,
«возвращаясь в самых различных контекстах к образам мировой литературы и искусства … Маркс и Энгельс не ссылаются на определение
искусства как «мышления в образах»«143.
140
На такое понимание Белинским мышления обращает внимание А.Н. Маслин в статье
«Эстетика Гегеля и эстетическая мысль революционных демократов» (Сб. «Борьба идей
в эстетике». – С. 31).
141
Белинский В.Г. Полн. собр. соч. – Т. XI. – М., 1956. – С. 556.
142
Вообще говоря, любое мышление (человеческое, разумеется), есть «мышление в образах». Понятие – также своеобразный «образ», и основывается он, как и образ художественный (и любой другой) на ассоциативных связях. Разница между ними состоят только в том,
что в понятиях наблюдается стремление строго определить набор ассоциаций, жестко детерминировав связь «знак-значение». Образ же в собственном смысле слова («образный»)
«не может» и «не стремится» сделать это. Знак и значение в этом случае связаны на вероятностно-статистической основе. Образ представят собой как бы понятие, образующееся
на пересечении значения знака и множества вариантов интерпретации контекста.
143
Каган М.С. Лекции… – Ч. 2. – С. 131.
196
ПРОБЛЕМА ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ
Итак, мы видим, что концепция Гегеля, исходя из раз принятых посылок, отличается исключительной логичностью. Именно этой логической стройности и не хватает сейчас концепции искусства как конкретно-чувственного способа познания, принятой многими нашими
эстетиками. Эта концепция не вытекает из методологических оснований марксистско-ленинской гносеологии и не может опираться на теорию отражения. Она привнесена в марксистскую эстетику из эстетики
Гегеля, построенной на совершенно других принципах.
3-4. О полифункциональности искусства
Вкратце мы рассмотрели некоторые, казавшиеся нам наиболее важными, аспекты самого распространенного определения искусства – определения его как формы (средства, способа) познания. Это рассмотрение представлялось нам тем более необходимым, что его элементы
присутствуют и в других определениях искусства, к рассмотрению которых мы теперь и переходам.
Существует еще один, подучивший в последнее время довольно широкое распространение, подход к вопросу об общественной роли искусства. Недостатки «гносеологического» истолкования искусства
становятся все более явными, и это изредка порождает стремление, не
порывая полностью с теорией искусства как средства познания, «исправить» ее слишком уж явные нелепости.
Согласно взглядам некоторых эстетиков искусство представляет собой полифункциональное явление. Так, например, Ю. Борев пишет:
«Цель искусства триедина: познание мира, воспитательное и эстетическое воздействие на человека»144. Мы уже рассматривали взгляды
Ю. Борева на искусство как средство познания тех сторон действительности, с которыми плохо справляется (труднодоступны!) наука. Но, как
видим, он не ограничивает функции искусства только познанием. «Воспитующее воздействие на людей – вторая сторона цели искусства, – пишет он. – Искусство формирует определенный строй чувств и мыслей
читателя, зрителя, слушателя, и в этом смысле оно почти (!) незаменимо
другими формами общественного сознания, хотя каждая из них также
оказывает воспитующее воздействие на человека... И, наконец, третья
сторона единой цели искусства – эстетическое воздействие»145. При
этом «огромное общественное значение эстетической функции искусства» состоит в том, что «искусство пробуждает в людях художников, то
есть творцов всех материальных и духовных ценностей, так как все они
144
145