И все же данная информация существует только в соответствующих кодах, а последние необходимо локализованы в пространстве. Поэтому вопрос: «Где существует информация?» является не столь уж бессмысленным. Он приобретает существенный смысл, когда возникает задача диагностирования кодового объекта (т.е. объекта, несущего информацию, суть которого не в его природных, физических, субстратных свойствах, а в его функциональном значении, в том, что он «представляет») и когда возникает задача расшифровки кода, постижения воплощенной в нем информации. Этот код всегда находится в определенном «месте», хотя зачастую может быть легко транспортирован в другое «место». Тот же самый код может быть тиражирован и его единицы рассеяны по разным «местам»; наконец, он может быть преобразован в другие формы кодов, которые получат свое особое пространственное размещение.
Таким образом, одна и та же информация может существовать одновременно во многих «местах», и ее конкретное местоположение не затронет ее специфического «содержания». Для него это местоположение, как правило, безразлично. Но данная информация все же не существует везде, ее местоположение в целом ограничено пространственной сферой существования жизни и общества. И если мы хотим получить эту информацию, «присвоить» ее (сделать ее прибежищем, местообитанием наш мозг), то мы должны найти хотя бы одно конкретное «место», где она действительно существует, — конкретный кодовый объект (вещный, знаковый и т.п.) или конкретного человека, в мозговых кодах которого воплощена интересующая нас информация.
В связи с этим вопрос о «местонахождении» информации вообще или информации определенного вида заслуживает подробного анализа. Мы ограничимся лишь констатацией того, что при решении вопроса о локализованности данной информации необходим конкретный подход и важно соблюдение меры в ее локализации. Речь идет о том, что для большинства теоретических целей «местоположение» информации следует ограничивать ее кодом, а не той более широкой системой, элементом которой является этот код. В противном случае возникают либо тривиальные, либо неточные и даже неверные квалификации. Например, в качестве живой мысли (явления субъективной реальности) информация о Бородинской битве существует только в человеческом мозгу, хотя она может существовать и вне мозга (в вещных и знаковых формах), но это будет уже не мысль, ибо в таком случае качество субъективной реальности аннулируется.
Если вы скажете, что эта мысль существует в обществе, то такое утверждение окажется либо тривиальным, ибо человек не существует вне общества, а наше общество не существует вне Солнечной системы и т.п., либо не вполне точным, ибо может создать впечатление, что живая мысль способна существовать в обществе еще где-либо, кроме головы отдельного человека. Если чрезмерно расширять границы ее локализации, то можно получить утверждение, что Бородинская битва произошла в Солнечной системе34.
16. Как объяснить тот факт, что объективно существующий в мозгу человека нейродинамический код переживается им в качестве субъективной реальности? Этот вопрос ставится особенно остро, когда рассматривается такой вид явлений субъективной реальности, как чувственный образ. Тогда обычно спрашивают: где именно и как существует в мозгу образ видимого сейчас дерева и как можно субъективно переживать образ дерева, если объективно его в мозгу нет. На поставленный в такой форме вопрос мы находим в литературе три типа ответов.
Отдельные авторы полагают, что образ дерева существует в виде копии в самом субстрате головного мозга и что, только допустив там наличие таких материальных копий (физиологических, химических и т.п ), можно объяснить факт психического переживания образа. Подобная точка зрения, разделяемая сейчас весьма немногими, резко противоречит современным научным представлениям о способах реализации мозгом сенсорных и перцептивных процессов (см. [194, 245 и др.]).
Некоторые философы и психологи, решительно отвергая первый ответ, считают, что вообще бессмысленно говорить о каких-либо материальных эквивалентах образа в мозгу, ибо все, что там происходит (физиологические, биохимические процессы, передача нервного импульса и т.д.), не может служить основанием для объяснения психического образа. Такое основание они видят лишь в предметных действиях и моторике рецептора, прежде всего в микродвижениях глаз, воспроизводящих контуры воспринимаемого предмета. Эта «антимозговая» точка зрения тоже игнорирует результаты нейрофизиологических исследований процессов чувственного слишком плохим) основанием, чтобы это наличное бытие ограничить черепом. Если бы кому-нибудь пришла на ум и спина, — поскольку ведь иной раз и через нее знание и действование то вколачиваются, то выколачиваются, — то это ничуть не доказывало бы — потому что доказывало бы слишком много, — будто спинной мозг нужно сопричислить к местообитанию духа, а позвоночник — к соответствующему наличному бытию; ибо с таким же успехом можно припомнить, что бывали и другие излюбленные внешние пути подхода к деятельности духа, для того чтобы ее пробудить или обуздать» [53, с. 175].
34
Это обстоятельство было, кстати, хорошо подмечено Гегелем, на которого любят ссылаться некоторые авторы, полагающие недопустимым локализацию мысли в пределах головного мозга. Гегель писал: «Но так как каждому, когда он думает о собственном месте наличного бытия духа, приходит на ум не спина, а только голова, то в исследовании знания, вроде данного, мы можем довольствоваться этим (для него не