Идя по этому пути, новое учение о языке вскрывает сложность языковой структуры в каждом наблюдаемом периоде и наличие в ней сосуществующих ярко противоречивых норм как в виде стадиальных пережитков предшествующего состояния, так и своего внутреннего стадиального образования, получающих каждое свое историческое объяснение. Отсюда выдвигается задание не одного только констатирования формально-типологическим подходом наличного остова изучаемого языка, но и выявление его сущности на основе историко-социального подхода. И чем сложнее общественная структура, тем сложнее взаимоотношение языка с обществом, в частности, тем сложнее увязывание языковых стадий с социально-экономическими формациями.
В классовом обществе и язык получает классовый характер, следовательно и внутри каждого языка получается взаимодействие расщепленных его представителей, т.е. нарушается единство самого языка, наблюдаемое в племенной речи до-классового общества. С другой стороны, язык классового общества, образуясь в ходе сложнейшей трансформации из предшествующего состояния племенной речи еще родового строя, ведет к сближению этих языков, выявляя свои специфические особенности в каждом новом образующемся строе речи. Таким образом, приходится заранее признать наличие многосложного процесса движения, идущего как слиянием разрозненных единиц в одно, сближением их до степени диалектов, так и внутренним распадением, обусловливаемыми ходом развития уже классового общества с его осложняющимися классовыми взаимоотношениями, выделяющими литературные языки, воздействующие на идущий ход развития диалектов.
Известного рода сложность языковых взаимоотношений налична, конечно, еще и в до-классовом обществе, где процесс образования языковых массивов не может рассматриваться оторванно от идущего процесса родовых объединений в племена путем сближения разрозненных родовых ячеек и, равным образом, внутренних распадов самих растущих родов фратриального типа. И посколько этот внешне сходный процесс схождения и расщепления идет, на самом деле, по совершенно иным началам, значит и качественно различен в классовом и до-классовом обществе, постольку же можно заранее предвидеть различие хода развития и в надстроечных языковых отношениях. Отсюда можно предвидеть выдвижение в исследовательской работе лингвиста положения о том, что группировка языков до-классового общества будет иметь свои особые признаки, не всегда совпадающие с признаками, лежащими в основе деления языков уже классовых формаций.
Исторический процесс дает, как мы видели, вовсе не ту перспективу, каковая воздвигается на основах устойчивого сохранения многих традиций столетнего существования старого лингвистического направления.
Его формально-типологический подход со своими характерными выводами оказался заложенным настолько прочно, что даже привлечение более свежего материала не вывело его из прежней узкой изоляции. Расширив за последние годы границы своих исследований привлечением колониальных языков народов еще в значительной степени родового строя, лингвисты и тут оказались под решающим давлением выводов, построенных на изучении классовых языков, и к тому же выводов крайне односторонних. Ни свежесть материала, резко расходящегося с прежде изученным, ни данные этнографии, собираемые нередко теми же лицами, не создали на этот раз даже лингвиста-этнографа, изучающего нормы языкового движения на непосредственной социальной базе, им же самим прослеживаемой. Наблюдатели остались узкими лингвистами в своих языковедных штудиях и узкими этнографами в своих же этнографических работах, в обоих случаях лишь формальными описателями.
Таким образом оказывается, что даже привлечение свежего материала других языковых структур не помогает делу выдвижения из старой школы, и хотя лингвисты колониальных языков, столкнувшись с новыми для них языковыми явлениями, не получающими истолкования по нормам языков, изучаемых господствовавшею школою, и стали до известной степени диссидентами, но все же сохранились таковыми в том же лагере. Они лишь перенесли свое мировоззрение в область языкового творчества как раз там, где острее всего, казалось бы, чувствуется потребность исторической периодизации на стадиальных основаниях.
Созданная таким образом классификация осталась не нарушенною. Не укладывающийся в нее свежий материал привлекаемых к изучению языков искусственно подгонялся в старые рамки, попадая в свою особую семью со своим пра-языком. В этом виде классификация преемственно перешла и в яфетидологические работы. Если бы яфетидология, начав свои исследования в пределах Кавказа, ограничилась констатированием особенностей лишь своих языков, то она не встретила бы особых возражений ни к выделению ее языков в отдельную семью, ни даже к наименованию последней яфетическою, кстати термином, взятым из той же области, как и другие номенклатуры самой индо-европейской школы. Но яфетидология, начав с Кавказа, вскоре же перешла его границы и обратилась в общее учение о языке. Впрочем, выдвинув новые положения в области лингвистического анализа, она все же продолжает орудовать тою же схемою деления языков лишь с частичным изменением наименований (прометеидская вместо индо-европейской, система вместо семьи и т.д.), но пока без каких-либо изменений по существу. Вопрос о стадиях и системах был выдвинут на основе общих построений без конкретного распределения языков по вновь предлагаемому принципу. Число стадий не уточнено, также как не выявлены еще отличительные стадиальные признаки, системы же вовсе не проработаны в деталях отдельных языковых группировок. В связи с этим и новое учение о языке должно будет не ограничиваться одним только отрицанием существующей группировки по семьям, но и перестроить ту группировку, которую оно само продолжает сохранять и по сегодняшний еще день по наследию от индо-европейской школы.