Из всего сказанного явствует, что проблема формы вовсе не утрачивает значения и при распределении языков по стадиям, хотя бы в них наиболее ярко выступала идеологическая сторона. Последняя, равным образом, не улавливается без учета формы и несомненно воздействует на нее. В частности, грамматическое оформление идеологических категорий, конечно, не изначально. Отсюда можно заключить, что появление в языке грамматических категорий свидетельствует о накоплении идеологических, взорвавших аморфность языка. Отсюда же вывод – формальные признаки грамматического строя могут свидетельствовать значительное продвижение речи по ступеням исторического хода ее развития. Но, с другой стороны, слабое развитие морфологии в китайском языке еще вовсе не указывает на неразвитость идеологической стороны дальневосточной речи. В китайском языке, как уже указывалось выше, идеологические категории значительно развиты, хотя и выявлены в ином внешнем оформлении. Только с этой стороны я и высказывался за то, что формальные признаки приобретают бóльшее значение при распределении языков по системам, а не по стадиям.
Подходя с этой точки зрения к ныне действующей классификации наличных представителей речи, придется признать ее невыдержанность, заключающуюся прежде всего в отказе от постановки проблемы стадиальности, т.е. в отказе от учета единого процесса развития речи, следовательно в отказе от историзма. Затем существующая классификация берет в основу только формальный признак, причем утрирует его до степени неучета самого этого признака, в результате чего в одну группу вошли все «индо-европейские» языки, признаваемые самими же представителями старого учения несходными даже типологически, т.е. не сходными и по формальному признаку. Отсюда ясно, что объединение всех этих разнотипных языков в одну группу проведено искусственно.
Старое учение, как мы видели, спасает положение, выискивая все же формальное тождество, им же самим и отрицаемое. Так, утверждается, что типологическое неравенство есть явление позднейшего порядка и обусловлено эволюционированием языковых признаков, вышедших из цельности первичного «индо-европейского» характера. Но именно эта цельность вовсе и не прослеживается ни в живой речи, ни в досягаемых письменных источниках. Она будто бы должна была иметься в исчезнувшем, следовательно в реально недосягаемом и лишь теоретически построяемом пра-языке.
Оказывается, таким образом, что тот самый пра-язык, на котором пришлось останавливаться в начале доклада, возник в поисках формальной типологии, не прослеживаемой в насильственно созданной группировке, и тем самым опрокинул ныне существующую классификационную схему.
Содержание формы оказалось не в достаточной степени уточненным, сама же формальная сторона не спасла дела, так как без учета историзма, или вернее сказать с неправильною постановкою исторической проблематики, анализ формы в ее движении не удался. Это и будет тот тупик, каковой отмечается акад. Марром. Но из неправильного применения формального признака вовсе не следует полный от него отказ. Наоборот, изменчивость признака указывает только на возможность исторических перегруппировок, сохраняя все же формальный показатель в полной силе при условии правильного его применения в им определяемой группировке по системам.
Указывая выход из тупика, Н.Я. Марр намечает иной путь к классификации, делая упор на то, что
«речь, как объект исследования, не один, не простая единица, язык не один, а единый в диалектическом единстве языка – формы и мысли – содержания, языка – оформления его техникой и мысли – содержания в качественной действительности, мышления с его техникой… Перед нами выступает… не эта диалектическая единая двойня сама по себе, или сама в себе, а ее, по существу, их обоих, языка и мышления, два движения в диалектическом единстве».
Отсюда и выдвигается Н.Я. Марром новое положение, новый поворот в яфетической теории, требующий учета языка и мышления в лингвистической работе и преобразовавший Яфетический институт в Институт языка и мышления.