Отсюда само собою напрашивается заключение о том, что для более полной характеристики любой языковой группировки, вовсе не исключая и индо-европейской, требуется детальная проработка материала не одним только типологическим анализом. Так, если каждая языковая группировка является продуктом исторического процесса, то для определения ее необходимо выяснить как движущие причины данного исторического явления, так и пути самого исторического хода развития, приведшие к определенному виду схождения языков. Как раз этого рода работа и не была проведена при установлении круга индо-европейской семьи языков, искусственно включенных в одну группу в значительной степени по расово-географическому признаку, т.е. по той же самой схеме, по которой проводит свои построения этнолого-лингвистическая школа культурных кругов. К тому же отнесение в одну семью языков таких разнотипных представителей, как французский, немецкий и русский (романская, германская и славянская группы), противоречит даже и формально-типологическому признаку.
Не меньше затруднений в вопросе о классификации языков представляет и словарный запас, на каковой в проблеме группировки обращается чуть ли не преимущественное внимание. Работа по распределению языков по семьям в значительной степени проводится по общности корнеслова. Между тем вопрос о том, как установить основной состав слов для данного языка – далеко еще не ясен.
Неправильная постановка исторического подхода с вечным стремлением к выискиванию чистоты языковой структуры приводит к отделению основного корнеслова от заимствованного с тенденциею признания за последним незыблемости иноземного его происхождения, также как и незыблемости своего собственного коренного состава. Из опыта работ даже последнего времени мы видим чрезвычайную стойкость лингвиста в стремлении к тщательной выборке иностранных слов из языка его специальности. Это стремление налицо у тюркологов в части иранских и арабских корней, у германистов – в особенности по отношению к корням романской речи и т.д. Налицо оно и у руссистов. Лингвист и здесь в подавляющем большинстве случаев утрачивает историческую перспективу жизни самого слова, хотя бы и явно заимствованного. Между тем, попав в новое для него окружение, такое слово поддается взаимодействию с прежде чуждой ему средой и в результате входит в общий остов языка. Но в этом отношении вовсе не все иноземные когда-то слова оказываются в одинаковом положении. И тогда как одни из них уже являются равноправными сочленами данного языка, другие же не изжили своего иноземного содержания.
Исследователь-лингвист здесь оказывается слишком формальным, базируясь на подлинном, а иногда и мнимом факте заимствования и отмечая его в своей словарной работе без всякого учета социального воздействия того или иного общественного слоя на взятое им извне слово. Такое слово, попавшее из иной языковой среды, получает мнимый ярлык отчуждения и сохраняется с ним без каких-либо попыток постановки вопроса о том, может ли чужое слово стать своим и освоиться языком как свое собственное.
Так, например, в русской разговорной речи чувствуется различие в иноземном происхождении даже таких слов, как «оккупация», с одной стороны, и «курс», «канал», «чай», с другой. Все они заимствованы, и даже устанавливается дата их появления в русской речи, но языковое осознание носителя речи утрачивает уже восприятие последних трех слов как иностранных. Они становятся в осознании говорящего своими словами и, наоборот, чуждыми, как бы иностранными скорее окажутся такие слова, как «град» (город), «изгой», «смерд» и т.д. Эти слова вышли из обихода или претерпели фонетические изменения и становятся благодаря этому уже чуждыми современному состоянию речи, во всяком случае более чуждыми, чем отмеченные выше явно иностранные по своему происхождению слова, чему ярким подтверждением служит пример с калошами и мокроступами.
Все же исследователь продолжает делать основной упор именно на заимствования, хотя и тут он нередко сбивается с им же намеченного пути. Так, когда «иноземное» происхождение отдельных слов не улавливается не только речью, но и научным работником, то слова такого типа, как «море», «мать» и др., не отмечаются вовсе в их иноязычных параллелях (см. словари Даля и академический) и воспринимаются как русские с эквивалентом из церковно-славянского и редкими ссылками на эквиваленты из других индоевропейских языков. Именно поэтому такие слова легко попадают в общий слой индо-европейского корнеслова и истолковываются как свои коренные слова в каждом языке, в котором данные основы находят себе место, т.е. как коренные слова целого ряда языков. Это и ложится в основу классификации.