— Все-таки январь — странный месяц, не правда ли? Один день — влажно и тепло, другой — сухо и морозно. Я предпочитаю холодный и бодрящий воздух, как сегодня, но у меня страшно болит горло, и я подумала, что было бы неплохо выпить горячего чаю перед тем, как пойти за покупками. А твой насморк прошел, Франческо?
— Да, спасибо.
Кэтрин с Франческо спустились по ступенькам. Джейн вошла в кафе. Наверное, они решили, что она шпионит за ними. Ну и пусть. Это не ее проблема. Внутри у нее все дрожало. Руки горели. Наверняка высокая температура. Необходимо купить градусник.
Уже какое-то время странный запах, напоминавший запах подгоревшей пиццы, щекотал ноздри Джейн, но она настолько увлеклась чтением, что не сразу поняла, откуда он исходил, — из рукописи или из ее кухни. Чай! Подскочив, она помчалась к плите, включенной на полную мощность, и схватила кастрюлю за ручку. Даже пластмасса нагрелась. А металлическое покрытие сгорело полностью. Когда, открыв кран, Джейн сунула кастрюлю под струю холодной воды, раздалось такое же сильное шипение, с каким зажигается гигантская спичка или исчезает в густом дыму колдунья в мультфильме Уолта Диснея.
Джейн открыла окно. В комнате стало намного светлее: дождь прекратился, а небо прояснилось. Половина шестого. Этот возврат в прошлое оказал на нее положительное воздействие. Она перестала переживать по поводу Алекса — прислал он ей сообщение или нет. Мечта оказаться завтра вечером с ним на Гавайях показалась ей еще более нереальной, чем недавно.
Она пойдет на работу позже. Лучше сначала дочитать рукопись и разгадать загадку, чтобы не думать о ней завтра перед свиданием. Впрочем, разгадка найдена. Это не только месть, но и очищение: единственный способ для Франческо поставить крест на своей любви. Он хорошо сумел рассказать о своей боли. Но и по отношению к Джейн он не всегда был несправедлив: по крайней мере, признавал, что она ему сочувствовала.
Джейн налила себе воды и села на деревянный стул. Она так долго находилась в одном положении, что у нее заболела спина. Даже забыла пообедать. Поэтому такое странное ощущение в желудке — какие-то колики. Надо будет что-нибудь съесть, когда дочитает следующую главу.
3
Вчера вечером, после ссоры с Эриком, жизнь показалась ей глубокой пропастью. Но сегодня, решив поехать в Нью-Йорк, она садилась на поезд в прекрасном настроении. Ее излюбленное место — сиденье в головном вагоне, напротив которого находилась полка, куда можно было забросить ноги, оказалось свободным. Она положила газеты возле себя, а сумку — на сиденье напротив. Был конец марта: не очень холодно, но довольно сыро. Джейн захватила с собой лишнюю пару обуви на случай, если вечером пойдет дождь: нужно быть предусмотрительной после двух месяцев безвылазного сидения дома. В вагоне было холодно. Она не стала снимать ни пальто, ни шарф. Из хрипевшего мегафона раздался женский голос, монотонно перечисливший все названия остановок.
Вчера вечером по телефону Джейн без всяких на то оснований разозлилась на Эрика. Бедняга! Она нежно улыбнулась. Эрик-так гордился тем, что придумал тест для своих студентов: они должны были определить, в каком веке, в какой стране и, по возможности, каким художником была написана каждая из картин, которые он показывал им через диапроектор.
— Все-таки приятно осознавать, что ты их чему-то научил. Например, картину французского художника восемнадцатого века, на которой изображены Диана и Актеон, вполне можно принять за картину голландского художника семнадцатого века. И… ты слушаешь меня?
— Да.
Эрик чувствовал ее на расстоянии. Мысли Джейн блуждали в другом месте. Она решала, что ей надеть завтра, когда она поедет в Нью-Йорк.
— И они не ошиблись. А знаешь почему? Перспектива…
— Честно говоря, мне как-то все равно.
Она хотела сказать это шутливым тоном, но у нее ничего не получилось. На другом конце провода воцарилось глубокое молчание — Эрика словно оглушили обухом по голове.
— Ты ведь знаешь, — снова заговорила она уже более нежным голосом, чтобы как-то смягчить свою агрессивность, — что я очень ослабла. Сейчас половина двенадцатого, и обычно в это время я уже сплю. А когда пытаюсь сосредоточиться, у меня начинает кружиться голова.
— Спокойной ночи, — ответил Эрик ледяным голосом маленького мальчика, который ни за что не признается, что его обидели, и повесил трубку. Джейн не стала перезванивать.
Она иногда боялась, что Эрик станет провинциалом: в нью-йоркских компаниях никто не описывает свои педагогические методы. А не сдержалась она не потому, что собиралась сказать ему правду, а потому что хотела обидеть. Все это произошло не из-за беспричинной злости, а из-за подсознательного коварства. Она знала, что теперь он будет молчать до тех пор, пока она не извинится, а значит, этим вечером не позвонит и не узнает, что ее нет дома. Эта мелкая ссора позволит ей избежать намного более опасной сцены: он никогда не поймет, как она может терять время в Нью-Йорке, вместо того чтобы готовиться к отъезду в Айову. Она позвонит ему завтра и объяснит свою раздражительность усталостью и клаустрофобией, ни слова не говоря о вечере, проведенном в Нью-Йорке.
Две женщины вскочили в вагон как раз в тот момент, когда закрывалась автоматическая дверь: одна держала в руках детскую коляску, вторая — ребенка. Они громко возмущались, недовольные тем, что поезд отправился точно по расписанию. И надо же! Они расположились рядом с Джейн, по другую сторону прохода. Две негритянки с выпрямленными и окрашенными в золотисто-каштановый цвет волосами — почему было не оставить их естественно вьющимися, что намного красивее? Одна из них была толстая, другая — худощавая и молоденькая. Толстуха положила ребенка на сиденье рядом с собой. Он начал пронзительно кричать. Но женщины продолжали смеяться, как будто его и не слышали. Малыш, скорее, напоминал крепкого мужичка в миниатюре, одетого в свободные джинсы, кроссовки, черную кожаную куртку и серый свитер, капюшон которого торчал поверх куртки. Он сильно ударил толстуху, и та стукнула его в ответ кулаком.
— Я сказала тебе: нельзя! Будешь драться — получишь сдачи!
Малыш продолжал кричать. Интересная, конечно, компания, но от шума у Джейн уже начала болеть голова, и она, с сожалением встав, пошла в другой конец вагона. Запах из туалета вынудил ее перейти в следующий вагон. Открывая тяжелую дверь, она уловила отрывистые звуки иврита. Два высоких парня со светло-каштановыми волосами сидели на последних сиденьях перед туалетом, оживленно беседуя. «Ken, ken», — громко повторял один из них. Джейн показалось, что красивее невозможно сказать «да». Она повернула назад и села по другую сторону прохода: там было даже свободное сиденье напротив, чтобы положить ноги. Один из израильтян взглянул на нее. Она ответила ему улыбкой. Взгляд парня скользнул на сиденье рядом с ней, потом он отвернулся, никак не отреагировав на ее улыбку. Джейн покраснела и положила «Нью-Йорк Таймс» поверх газеты с сенсационными новостями, которую купила, чтобы немного развлечься в дороге.
Она с удовольствием вспомнила о цели своей поездки. Надо бы не забыть вернуть Франческо деньги за покупки, которые он сделал по ее просьбе в начале февраля. Она позвонила ему на работу, почти умоляя оказать ей такую услугу. Ничего не поделаешь, — высокая температура и пустой холодильник, — пришлось поступиться своей гордыней. Какой же удар испытала она, когда в четыре часа раздался звонок и она, сбежав по лестнице, обнаружила на ручке двери пластиковый пакет с едой, лекарствами и чеком! Франческо даже не подождал, чтобы поздороваться с ней. Все ясно: теперь он принадлежит другой. Охваченная печалью, измотанная высокой температурой, она поднялась по лестнице, думая, что потеряла друга. Через два часа ее разбудил телефон. Франческо звонил из Манхэттена и рассыпался в извинениях: он хотел выехать из Олд-Ньюпорта до часа пик, а в это время каждая минута дорога. «И потом, я боялся заразиться: говорят, что это тяжелый грипп». Джейн, довольная, улыбнулась. Франческо — ее настоящий друг: как же она могла в этом усомниться? Единственной фальшью стало его неожиданное заявление: «С Кэтрин я больше не встречался», — хотя она ни о чем его и не спрашивала.