Он зашатался, и его налитые кровью глаза расширились от удивления. От него исходил странный запах, который поначалу я приняла за дым, но, вдохнув глубже, уловила тяжелый, земляной, густой аромат.
– Виноват, сhula[2] – пробормотал он, и его медленный взгляд скользнул снизу вверх, встречаясь с моими глазами. Губы скривились в ухмылке.
В другом конце коридора более рослый сверстник прибавил шагу.
– Джейден, куда ты бежишь, брат? Нам нужно поговорить.
Парень – по‑видимому, это и был Джейден – обернулся и, потирая ладонью коротко остриженные темные волосы, тихо выругался:
– Mierda, hombre.[3]
Открылась дверь класса, и в коридор вышел учитель, сердито оглядывая обоих ребят.
– Уже, мистер Луна? Это так мы собираемся начинать учебный год?
Я решила, что мне пора сматываться, потому что в лице второго парня не проступало никаких признаков радости или дружелюбия, да и хмурый взгляд учителя, устремленный на Джейдена, не предвещал ничего хорошего. Я обошла их и поспешила прочь, опустив голову и избегая встречаться с кем‑либо взглядом.
Все кончилось тем, что я оказалась в библиотеке, где до звонка играла в «Сладкую битву» на мобильнике, а весь следующий урок – истории – злилась на себя, потому что дала слабину и даже не попыталась преодолеть свой страх. Это правда. Я спряталась в библиотеке, как последний лузер, потратила время на глупейшую игру, которую мог придумать только дьявол. Одним словом, облажалась по полной программе.
Сомнения накрыли меня с головой тяжелым грубым одеялом. Я так далеко продвинулась за последние четыре года. Я больше не похожа на ту девчонку, какой была раньше. Да, у меня еще случались некоторые заскоки, но ведь я стала гораздо сильнее, не так ли?
Я могла себе представить, как будет разочарована Роза.
На последний урок я уже шла, как на Голгофу, – кожа зудела, а пульс, наверное, скакнул до предынсультных высот, потому что меня ожидал самый настоящий кошмар. Курс риторики.
Иначе известный как «Мастерство общения». Когда прошлой весной я записывалась в школу, то чувствовала себя невероятно смелой, в отличии от Карла и Розы, которые смотрели на меня, как на сумасшедшую. Они сказали, что смогут освободить меня от этого класса, хотя он считался обязательным в Лэндс Хай, но я твердо вознамерилась что‑то доказать самой себе и всем остальным.
Я не хотела, чтобы они вмешивались. Я хотела – нет, я чувствовала, что должна это сделать.
Черт.
Теперь я жалела о том, что не включила здравый смысл и не позволила им добиться моего освобождения от этого курса, и с ужасом ждала худшего. Когда я увидела открытую дверь класса на третьем этаже, она показалась мне пастью удава.
Мой шаг сбился. Какая‑то девушка обогнала меня и, поджав губы, оглядела с ног до головы. Я хотела развернуться и бежать. Забраться в «хонду». Уехать домой. Спрятаться ото всех.
И снова стать прежней.
Нет. Только не это.
Вцепившись в ремень сумки, я заставила себя двинуться с места, и у меня возникло такое чувство, будто я пробираюсь сквозь хлябь, по колено в грязи. Каждый шаг давался с трудом. Каждый вздох сопровождался хрипом. Светильники гудели над головой, уши, как локаторы, улавливали обрывки разговоров, но я все‑таки превозмогла себя.
Мои ноги кое‑как доковыляли до задних рядов, и онемевшие пальцы с побелевшими костяшками пальцев уронили сумку на пол возле парты, за которую я уселась. С трудом достав тетрадку из сумки, я вцепилась в край стола.
Я на уроке риторики. Кто бы мог подумать.
Я это сделала.
Дома я собиралась устроить себе офигительную вечеринку по этому поводу. Скажем, с жадным пожиранием глазури прямо из банки. Короче, на полную катушку.
Чувствуя, что костяшки пальцев уже начинают болеть, я ослабила мертвую хватку и, положив влажные руки на парту, покосилась на дверь. Первое, что я увидела, это широкую грудь, обтянутую черной футболкой, а под ней – хорошо сформированные бицепсы. Потом в поле зрения попала и прижатая к бедру в потертых джинсах потрепанная тетрадка, которая, казалось, через секунду развалится.