распространялся метод Кагановича, по которому не платящим налог селам и
станицам «запрещалось продавать свою продукцию». Так все вывезли или
запрещали вывозить? То есть, власть в отчаянии кричала: «Подавитесь вы
своим зерном, сожрите его сами!»
Наконец, авторы не понимают, что произошло и почему возник голод в
1933 г. в условиях, когда государство закупило у крестьян в 1932 г.
значительно меньше зерна, чем в 1928 г., - в условиях, когда крестьянам на
еду и свободную торговлю должно было оставаться гораздо больше, чем в
1928. И авторы придумывают в 1933 г. засуху как причину неурожая и
голода. Между прочим, засуха в год голода – это признак «асфальтного
крестьянина». Засуха или неурожай предшествуют году голода, т.е. голод
1933 г. был вызван какими-то катаклизмами в 1932 г. Но, как видим, понять, что произошло в 1932 г., авторы не могут. А ведь они пусть и вскользь, но о
причине голода пишут: «Казаки отказывались обрабатывать землю», — и
считают это забастовкой, что ничего не объясняет: в сельском хозяйстве, как
и везде, бастуют с какой-то целью. Что это была за цель? Мой отец, которому
тогда был 21 год, на вопрос, в чем причина голода 1933 г., ответил: «Не
хотели работать!» Но причины, по которой не хотели работать, у отца уже
стерлись из памяти.
Однако эти причины не стерлись из памяти уже помянутого Петра
Григоренко. Он тогда был коллегой Кучмы – партийным активистом, посему
лично ездил на хлебозаготовки и прекрасно видел все, что тогда
происходило. Григоренко писал:
«Скажу о себе. Я мог, я обязан был видеть, сколь страшная
опасность нависла над нашим народом. Я своими ушами слышал, как
секретарь ЦК КП(б)У Станислав Косиор-коротышка, в прекрасном
отутюженном костюме, с бритой, до блеска, большой круглой головой —
летом 1930 года инструктировал нас, отъезжающих в качестве
уполномоченных ЦК на уборку урожая:
«Мужик перешел к новой тактике. Он отказывается убирать
урожай. Он хочет, чтобы погиб хлеб, чтобы можно было костлявой рукой
голода задушить советскую власть. Но враг просчитается. Мы его самого
заставим узнать, что такое голод. Ваша задача — сорвать кулацкую
тактику саботажа уборки урожая. Убрать все до зернышка и собранное
немедленно вывозить на хлебосдачу. Степняки не работают, надеясь на
39
спрятанное в ямах зерно прошлых лет уборки. Надо заставить их раскрыть
ямы».
Но то, что я увидел, превзошло все мои, самые худшие ожидания.
Огромное, более 2000 дворов, степное село на Херсонщине — Архангелка — в
горячую уборочную пору было мертво. Работала одна молотарка, в одну
смену (8 человек). Остальная рать трудовая — мужчины, женщины, подростки — сидели, лежали, полулежали в «холодку». Я прошелся по селу —
из конца в конец — мне стало жутко. Я пытался затевать разговоры.
Отвечали медленно, неохотно. И с полным безразличием. Я говорил:
— Хлеб же в валках лежит, а кое где и стоит. Этот уже осыпался и
пропал, а тот, который в валках, сгинет.
— Ну известно сгинет, — с абсолютным равнодушием отвечали мне.
Я был не в силах пробить эту стену равнодушия. Говоришь людям —
у них тоска во взгляде, а в ответ — молчание. Я не верю, чтобы крестьянину
была безразлична гибель хлеба. Значит, какая же сила протеста взросла в
людях, что они пошли на то, чтобы оставить хлеб в поле. Я абсолютно
уверен, что этим протестом никто не управлял. По сути это и не было
протестом. Людьми просто овладела полная апатия. Значит, как же
противно было народному характеру затеянное партией объединение
крестьянских хозяйств».
Здесь Григоренко само собой, брешет, поскольку о колхозах речь уже
не шла, и бастовали крестьяне, добиваясь не этого. Они пытались голодом