Иные даже полагают, что делать что-нибудь сообща противно духу
крестьянства. Я с этим совершенно не согласен. Все дело состоит в том, как смотреть на дело сообща. Действительно, делать что-нибудь сообща, огульно, как говорят крестьяне, делать так, что работу каждого нельзя
учесть в отдельности, противно крестьянам. На такое общение в деле, по
крайней мере, при настоящей степени их развития, они не пойдут, хотя
случается и теперь, что при нужде, когда нельзя иначе, крестьяне и теперь
работают сообща. Примером этого служат артели, нанимающиеся
молотить, возить навоз, косить. Но для работ на артельном начале, подобно тому, как в граборских артелях, где работа делится и каждый
получает вознаграждение за свою работу, крестьяне соединяются
чрезвычайно легко и охотно. Кто из нас сумеет так хорошо соединиться, чтобы дать отпор нанимателю (если бы не артели, то разве граборы
получали бы такую плату за работу: граборы-одиночки обыкновенно
получают дешевле, потому что перебивают работу друг у друга), кто
сумеет так хорошо соединиться, чтобы устроить общий стол, общую
квартиру?».
113
Итак, Энгельгардт отмечает, что были формы объединения, на которые
крестьяне охотно шли, и приводит в пример граборские артели. Давайте о
ней. Русская артель
Но начнем с того, что русский крестьянин в иных случаях объединится
и в разбойничью шайку, и в пьяную компанию, и в этих объединениях может
вести себя как угодно. Но в трудовую артель он объединялся исключительно
с целью совместной работы, поэтому русские артели отличались
исключительной дисциплиной: «В настоящих граборских артелях нет ни
пьяниц, ни мошенников, то есть они, пожалуй, и бывают, но сдерживаются
артелью, потому что еще не совсем отпетые люди. Но, разумеется, и
между граборами есть вовсе отпетые пьяницы, есть и воры, которые
способны воровать даже у своих братьев, граборов, есть и буяны, и
мошенники, сварливые, нигде не способные ужиться люди, не артельные
люди, как говорят мужики. Таких людей ни одна артель не принимает», -
пишет Энгельгардт, и это понятно – работа есть работа.
О безусловной строгости жизни в артели еще более подробно пишет
Мельников.
«Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по
двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские
промышленники, раздают им на Покров задатки, а расчет дают перед
Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле
толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у
лесников всякое дело ведется начистоту... Зато уж чужой человек к артели
в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех того не
поставит.
…Охоч лесник и до «продажной дури» - так зовет он зелено вино, - но
во время лесованья продажная дурь не дозволяется. Заведись у кого хоть
косушка вина, сейчас его артель разложит, вспорет и затем вон без
расчета. Только трижды в зиму и пьют: на Николу, на рождество да на
масленицу, и то по самой малости. Брагу да сусло пьют и в зимницах, но
понемногу и то на праздниках да после них...».
Вот Мельников, описывая жизнь артели в «зимнице» - землянке в лесу,
в которой ночует артель, рисует возникшую ссору между двумя молодыми
артельщиками.
«Закричал Захар пуще прежнего, даже с места вскочил, ругаясь и
сжимая кулаки, но дядя Онуфрий одним словом угомонил расходившихся
ребят. Брань и ссоры во все лесованье не дозволяются. Иной парень хоть на
руготню и голова - огонь не вздует, замка не отопрет, не выругавшись, а в
лесу не смеет много растабарывать, а рукам волю давать и не подумает...