то выдавал бы кредиты без ошибок и залогов. Такой бы мерой большевики
удавили бы кулака конкуренцией задолго до коллективизации. Но
большевики на это не пошли.
А ведь это еще раз косвенно подтверждает, что кулаки были болью не
большевиков, и большевики о борьбе с кулаками серьезно не думали, а были
в каком-то смысле бездумными исполнителями крестьянской воли.
Но, разумеется, кулаки, уже несколько поколений владевшие деревней,
сдаваться не собирались. Менее всего, думаю, кулаки наносили вреда своим
террором. Это была не та власть, которую террором можно было напугать, поскольку, что в этом случае надо делать, власть знала. Второй вид вреда –
это когда кулаки вступали в колхоз и начинали разваливать его изнутри
путем диверсии и саботажа. Пример – Яков Лукич Островнов из «Поднятой
целины» Шолохова. Но от диверсий и саботажа остаются крупные следы, по
которым враг тоже быстро вычисляется и уничтожается.
И, думаю, что хуже всего для власти было действие кулака мало
замечаемым оружием – пропагандой.
Кулаки ведь были самыми авторитетными людьми на селе, их слово
много значило, особенно для баб, легко поддающихся панике и внушению, стремящихся как можно быстрее осуществить сиюминутное желание и не
задумывающихся о последствиях. И будучи русскими, кулаки прекрасно
понимали русского человека и могли легко играть на алчности, на желании
халявы, на страхе остаться в дураках. Что-нибудь, сказанное ими вскользь, типа: «Умные люди уже волов порезали да мясо продали, а дураки их в
колхоз погонят», - или: «Хлеб на базаре уже 10 рублей пуд, а государству
продавай по рублю – это же грабеж! Даже при царе продавали, как базар
122
скажет. Власть большевистская, вот пусть большевики своей власти по
рублю и продают, а мы люди простые – мы горбом заработанное даром
отдавать не собираемся», - или: «Не дадим хлеба – город сдохнет! Год не
отсеемся, и сдадутся большевички!», - или: «Косой машешь, горбатишься – и
один трудодень! А Иванова сучка в конторе сидит и тоже один трудодень!» -
распространяясь по селам, давало мгновенные разрушительные эффекты безо
всяких поджогов и пожаров.
А большевики, создавая колхозы, к сожалению, делали все, чтобы
пропаганда кулаков стала как можно более эффективной. Племенные особенности
Еще один момент. Голод начала 30-х был не всесоюзным, он охватил
только Украину и области, в которых было высоким влияние украинского
(малороссийского) мировоззрения – области донских и кубанских казаков.
Великороссы и белорусы проводили коллективизацию не без кулаческого
сопротивления, но все же и без маразма голода. Один из комментаторов этой
работы вспоминал: «Моя бабушка, ныне покойная, проживала до войны в
Угличском районе Ярославской области. Это нечерноземье. Так вот, по ее
словам, до войны их семья получала в колхозе на трудодни 300 пудов хлеба, кроме всего прочего. К тому же имелась своя скотина, огороды. Колхозники
покупали мебель-буфеты, костюмы-тройки и прочие не слишком нужные
крестьянину вещи. Поэтому ни о каких народных страданиях из-за кровавых
большевиков речи не было. Более того, на Сталина молились, за худое про
него реально могли забить. Без всякого НКВД, о котором в деревнях только
слышали, но реально практически не сталкивались».
Я объяснял эту разницу протекания коллективизации тем, что
крестьяне черноземных областей (украинских и казачьих) пахали землю
волами, а нечерноземных (великорусских и белорусских) - свои супеси
пахали лошадьми. Поэтому производительные силы собственно России не
пострадали от уничтожения волов, поскольку там их и не было.
Но это не вся причина, поскольку и по своему мировоззрению