Однако пока в Швейцарии, равно как и в США или Швеции, «еще не зашли так далеко», мы можем утверждать, что Швейцария и Индия представляют два разных типа социокультуры, и, следовательно, характерные для этих типов институты выполняют разные функции.
При доминировании и просто при достаточной развитости публично-правовых институтов механизм обеспечения собственности включает в себя, прежде всего, публично-властную защиту и в равной мере распространяется на всех. Но этого нет в посткоммунистической ситуации, когда публично-правовые институты неразвиты, и акторы публичной власти в той или иной мере действуют в своих частных интересах.
Власть-собственность означает, что собственность реально можно защитить в той мере, в которой собственник имеет реальный доступ к публичной власти. Чем выше цена объекта собственности или доходность бизнеса, тем больше вероятность, что правомочия собственника или бизнес контролируются публично-властными акторами. Соответственно, чем выше положение человека в иерархии власти, тем больше вероятность, что его легальные доходы от объектов собственности существенно превышают его вознаграждение за государственную службу.
Посткоммунистическое государство — это все еще “государь-ство” (а не res publica), в котором властные акторы осуществляют полномочия верховного собственника. Создается такая собственность, которая еще не свободна от государственной власти, и такая государственная власть, которая еще не свободна от собственности. Это ситуация, характерная для феодализма.
В такой ситуации гражданское общество в принципе формироваться не может. Государство, выступающее одновременно в роли верховного собственника, может быть только авторитарным. Поэтому либерально-демократические преобразования первых лет после слома социализма закономерно сменяются выстраиванием авторитарного порядка.
Соединение власти и собственности и авторитаризм следует расценивать не как “злой умысел” правящей бюрократии, а как реальность, которая не может быть иной — в силу неразвитости правовой культуры. Эта реальность может быть менее криминальной и репрессивной, но не может быть либерально-демократической.
Посттоталитарная модернизация в неразвитой правовой культуре порождает неофеодализм — общественный строй, при котором признается собственность, но основным субъектом собственности является государство. Такой строй неэффективен даже в сравнении с государственно регулируемым рынком. Когда государство действует как субъект, устанавливающий правила экономической конкуренции, и одновременно как хозяйствующий субъект, оно объективно не может обеспечивать приемлемую конкуренцию.
Переход от коммунизма к социал-капитализму восточного типа может быть успешным, лишь при условии перехода от природоресурсной к производящей экономике. Примером последнего является Япония, которая еще в XIX веке исчерпала свои природные ресурсы и в XX веке оказалась способной адаптировать к своей культуре некоторые западные институты (в Японии конкурируют правовые и традиционные неправовые институты). Наоборот, сохранение природоресурсной экономики делает этот переход невозможным, воспроизводя неофеодализм, который блокирует любую модернизацию до тех пор, пока запасы природных ресурсов позволяют удовлетворять потребности основной массы населения и, особенно, правящих групп.
Сложившиеся в посткоммунистической России публично-властные институты называют природоресурсным государством, поскольку они обеспечивают удовлетворение потребностей за счет эксплуатации природных ресурсов. Это государство характеризуется следующими признаками:
1. Неразделенность государственной власти и собственности. “Власть-собственность” ставит правящие группы вне конкуренции в отношениях с группами, не имеющими доступа к власти, позволяет применять силу за пределами права, нарушать право собственности тех, кто не допущен к власти. Соединение власти и собственности позволяет произвольно распоряжаться в принципе любыми ресурсами общества, мера этого распоряжения определяется наличными административными возможностями централизации ресурсов. Доступ к ресурсам общества получают те, кто служит «государству» (правителю, правящей группе), и сохраняют его лишь до тех пор, пока они ей служат — независимо от размера богатства. «В России знатен тот, с кем я говорю, и пока я с ним говорю» (Павел I). Фактические возможности владения, пользования и распоряжения ресурсами общества базируются здесь не на институте частной собственности, а на должности или на, по существу, вассальной зависимости от правящей группы.