Но как только я начал читать, открылось новое измерение. Я проглотил всю библиотеку, и начал читать книги своей бабушке на ночь. Вы не поверите, но первая книга, которую я прочитал ей, была «Книга Мир-дада». Это было начало.
Конечно, иногда она спрашивала меня, на середине книги, значение определенного предложения, или абзаца, или всей главы просто суть. Я говорил ей: «Нани, я читал это тебе, ты не слышала?»
Она говорила: «Ты знаешь, когда ты читаешь мне, то я так заинтересовываюсь твоим голосом, что совершенно забываю о том, что ты читаешь. Для меня ты мой Мирдад. Пока ты не объяснишь ото мне, Мирдад останется совершенно неизвестным для меня».
Поэтому мне приходилось ей объяснять, но для меня это была интересная задача. Объяснить человеку, помочь другому человеку, который хочет понять немного глубже, чем он может понять сам, держать его за руку, медленно, медленно это стало всей моей жизнью. Я не выбирал это, это не так, как был сделан выбор для Кришнамурти. Это было навязано ему другими. В начале даже его речи были написаны Линой Безант или Лидбитером, он просто повторял их. Он не был собой. Все это было спланировано, и методично сделано.
Меня невозможно спланировать, поэтому я до сих пор остаюсь диким. Иногда я удивляюсь, что я делаю здесь, уча людей быть просветленными. И как только они становятся просветленными, я немедленно начинаю учить их снова становиться непросветленными. Что я делаю?
Я знаю, что теперь приближается время, когда многие из моих саньясинов просто прыгнут в просветление. И я начал готовиться, и работать над основой науки того, как сделать непросветленными так много просветленных душ. Вот, что я делаю. Странная работа, но я полностью наслаждаюсь ею. Я буду наслаждаться ею до самого последнего вздоха и даже после него. Вы знаете, что я немного сумасшедший, поэтому я могу это сделать, хотя ни один сумасшедший этого еще не делал. Но когда-нибудь кто-нибудь должен сделать это. Кто-то должен сломать лед.
БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Перед тем, как войти, я слушал одного из величайших флейтистов, Харипрасада. Это всколыхнуло во мне много воспоминаний.
В мире существует много видов флейт. Самая важная — арабская, самая прекрасная — японская, и существует много других. По ничто не может сравниться в сладости с маленькой индийской бамбуковой флейтой. Харипрасад — определенно мастер, что касается флейты. Он играл передо мной, не один, а много раз. Когда бы он ни почувствовал, что может играть настолько, насколько это в его силах, он спешил ко мне, где бы я ни был — иногда за тысячу миль, только чтобы поиграть мне на флейте в течение часа.
Я спрашивал его: «Харипрасад, ты мог бы играть где угодно, зачем совершать такое длинное путешествие?»
А в Индии тысяча миль — это почти как двадцать тысяч миль на Западе. Индийские поезда - они до сих пор едут пешком, они не бегут. В Японии поезда спешат со скоростью четырехсот миль в час, а в Индии, сорок миль в час — огромная скорость, а автобусы и рикши… Чтобы один час поиграть для меня на флейте… Я спросил его: «Почему?»
Он сказал: «Потому что у меня тысячи поклонников, но никто не понимает беззвучного звука. Пока человек не поймет беззвучного звука, он не может действительно все оценить. Поэтому я приезжаю к вам, и одного часа достаточно, чтобы вдохновить меня на игру перед идиотами на протяжении нескольких месяцев губернаторами., министрами и так называемыми «великими». Когда я чувствую полнейшую усталость, истощение, и пресыщение идиотами, и бегу к вам. Пожалуйста, не отказывайте мне хотя бы в одном часе».
Я сказал: «Это радость — слышать тебя, твою флейту, твою песню. Они прекрасны сами по себе, но особенно из-за того, что они напоминают мне человека, который познакомил нас. Ты помнишь этого человека?»
Он совершенно забыл того, кто представил его мне, и я могу это понять… это было сорок лет назад. Я был маленьким ребенком, он был молодым человеком. Он очень пытался вспомнить, но не мог и сказал: «Извините меня, по кажется, что моя память работает не очень хорошо. Я даже не могу вспомнить того человека, который представил меня вам. Если я даже забуду все, мне нужно помнить об этом».
Я напомнил ему о том человеке, и у него появились слезы. Это человек, о котором я бы хотел сегодня поговорить.
Пагал Баба был одним из тех замечательных людей, о которых я собираюсь рассказать. Он был такой же, как и Магга Баба. Он был известен под именем Пагал Бабы; пагал означает «сумасшедший». Он появлялся как ветер, всегда неожиданно, и исчезал так же неожиданно, как и появлялся.
Не я открыл его, он открыл меня. Я просто плавал в реке, он посмотрел на меня, я посмотрел на него, и он просто прыгнул в реку и мы начали плавать вместе. Я не знаю, сколько мы плавали, но не я сказал «хватит». Он уже был известным святым. Я видел его раньше, но не так близко. На собрании во время духовных песнопений, воспевающих бога, я видел его, и у меня было по отношению к нему определенное чувство, но я держал это в себе. Я даже не упоминал об этом. Существуют вещи, которые лучше держать в сердце, там они быстрее растут. Это хорошая почва.
В то время он был стариком, мне было не больше двенадцати лет. Естественно, что он сказал: «Давай остановимся. Я чувствую себя усталым».
Да, так меня знали в городке. Кто еще плавает шесть часов каждое утро с четырех до десяти? Когда все спали, крепко спали, я уже был на реке. А когда все уходили на работу, я вес еще был на реке. Конечно, в десять часов угра, каждый день приходила моя бабушка, и тогда мне приходилось вылезать из воды, потому что было время идти в школу. Но сразу после школы я снова был на реке.
Когда я впервые встретился с Сиддхартой, романом Германа Гессе, я не мог поверить, что это было написано про реку, которую я так хорошо знал. И я прекрасно знал, что Гессе всего лишь фантазировал — прекрасное воображение потому что он умер, не став буддой. Он был способен создать Сиддхарту, но не смог стать Сиддхартой. Но когда я встретил его описание реки и настроений, перемен, чувств реки, я был ошеломлен. Я был впечатлен описанием реки больше, чем чем-то еще. Я не могу сказать, как долго я любил эту реку - кажется, что я родился в ее водах.
В деревне моей Нани я постоянно был или па озере, или на реке. Река была немного далековато, возможно, на расстоянии двух миль, поэтому я чаше выбирал озеро. По иногда я ходил на реку, потому что качество реки и озера совершенно разные. Озеро в определенном смысле мертвое, закрытое, не текучее, устойчивое. Вот смысл смерти — она не динамична.
Река всегда в движении, спешит к какой-то неизвестной цели, возможно, совершенно но зная, что это за цель, но она достигает, зная или не зная она достигает цели. Озеро никогда не движется. Оно остается там, где оно есть, спящее, просто умирающее, умирающее каждый день; воскрешения не существует. Но река, какой бы маленькой она ни была, так же велика, как и океан, потому что рано или поздно она становится океаном.
Я всегда любил чувствовать течение: просто движение, это постоянное движение… живость. Поэтому, даже хотя река была в двух милях, я приходил к ней иногда, только чтобы ощутить вкус.
Но в городке моего отца река была очень близко. Она находилась в двух минутах ходьбы от дома моей Нани. Стоя на крыше дома, вы могли увидеть се, она была там со всей ее красотой и приглашением… которому нельзя было сопротивляться.
Я часто убегал из школы на реку. Да, па мгновение я останавливался, чтобы бросить книги в доме Нани. Она уговаривала меня выпить хотя бы чашку чая, говоря: «Не спеши так. Река никуда не уйдет, это не поезд». Вот в точности, что она говорила снова и снова: «Помни, это не поезд. Ты не можешь упустить ее. Поэтому, пожалуйста, выпей свою чашку чая, а потом иди. И не бросай так свои книги».
Я ничего не говорил, потому что это означало бы еще большую задержку. Она всегда была поражена, говоря: «В любое другое время ты готов спорить. По когда ты идешь на реку, даже если я что-нибудь скажу — ерунда ли это, нелогично, абсурдно — ты просто слушаешься, как будто ты всегда послушный ребенок Что происходит с тобой, когда ты идешь на реку?»