Тот не стал оправдываться, но этот тон с едва заметной жалобной ноткой словно укорял его. Робер не мог этого объяснить. Он не мог сказать собеседнице, что проникся ее настроением и понял ее. И ничего не ответил, лишь предложил ей руку, поскольку, по собственному признанию миссис Понтелье, она была вымотана. До этого Эдна шла одна, безвольно повесив руки, позволив белым юбкам волочиться по росистой дорожке. Она взяла Робера под локоть, но не оперлась на него. Рука ее была вялой, словно мысли женщины были где-то в другом месте, словно они неслись впереди и она пыталась догнать их.
Робер помог Эдне устроиться в гамаке, подвешенном перед дверью ее комнаты между стойкой крыльца и стволом дерева.
– Вы останетесь здесь и дождетесь мистера Понтелье? – спросил он.
– Да, я останусь здесь. Спокойной ночи.
– Принести вам подушку?
– Здесь была подушка. – Женщина в темноте ощупывала гамак.
– Она, верно, испачкалась. Дети валяли ее повсюду.
– Неважно.
Отыскав подушку, Эдна подложила ее под голову и с глубоким вздохом облегчения вытянулась в гамаке. Ей не были свойственны барственность или чрезмерная изнеженность. Она не слишком любила лежать в гамаке, и когда это делала, то без кошачьей тяги к сладострастной праздности, а из стремления к благотворному покою, который, казалось, овладевал всем ее телом.
– Мне побыть с вами до прихода мистера Понтелье? – спросил Робер, усаживаясь сбоку на ступеньку и берясь за веревку для гамака, привязанную к стойке крыльца.
– Если желаете. Не раскачивайте гамак. Вы не принесете мне белую шаль, которую я оставила в Доме на подоконнике?
– Вы замерзли?
– Нет, но скоро замерзну.
– Скоро? – рассмеялся Робер. – Вам известно, который теперь час? Вы что, собираетесь остаться здесь надолго?
– Не знаю. Так вы принесете шаль?
– Конечно принесу, – ответил молодой человек, вставая.
Он направился к Дому по траве. Эдна наблюдала, как его фигура мелькает в полосах лунного света. Уже перевалило за полночь. Было очень тихо.
Когда Робер вернулся с шалью, миссис Понтелье взяла ее в руки. Накидывать шаль на плечи она не стала.
– Вы сказали, что я должен остаться до прихода мистера Понтелье?
– Я сказала: можете остаться, если желаете.
Молодой человек снова сел и свернул сигарету, которую выкурил в безмолвии. Миссис Понтелье тоже ничего не говорила. Никакие слова не могли оказаться более значительными, чем эти минуты тишины, или более насыщенными впервые пробудившейся пульсацией желания.
Когда послышались приближающиеся голоса купальщиков, Робер пожелал миссис Понтелье доброй ночи. Та не ответила. Молодой человек решил, что она уснула. И когда он ушел, Эдна опять наблюдала, как его фигура мелькает в полосах лунного света.
– Что ты здесь делаешь, Эдна? – удивился муж, обнаружив ее лежащей в гамаке. – Я думал, что найду тебя уже в постели. – Он вернулся вместе с мадам Лебрен и оставил ту у Дома.
Жена не ответила.
– Ты спишь? – спросил мистер Понтелье, наклоняясь поближе, чтобы рассмотреть ее.
– Нет. – Когда Эдна взглянула на него, глаза ее ярко и напряженно блистали, ничуть не подернутые сонной пеленой.
– Тебе известно, что уже второй час? Идем! – Мистер Понтелье поднялся на крыльцо и вошел в комнату. – Эдна! – позвал он изнутри несколько минут спустя.
– Не жди меня, – отозвалась женщина.
Мистер Понтелье высунул голову в дверь.
– Ты там простудишься, – раздраженно проворчал он. – Что за блажь? Почему ты не заходишь?
– Здесь не холодно, и у меня есть шаль.
– Тебя сожрут москиты.
– Здесь нет москитов.
Миссис Понтелье слышала, как муж ходит по комнате; каждый звук свидетельствовал о его нетерпении и досаде. В другое время она явилась бы по его требованию. Эдна по привычке подчинилась бы его желанию – не из податливости или покорности его повелениям, а так же бездумно, как мы ходим, двигаемся, сидим, стоим, следуем по ежедневной жизненной колее, доставшейся нам в удел.
– Эдна, дорогая, ты скоро? – снова осведомился Леонс, на сей раз ласково, с просительной ноткой.
– Нет, я собираюсь остаться здесь.
– Это больше чем блажь! – взорвался он. – Я не могу позволить тебе остаться там на всю ночь. Ты должна немедленно вернуться в дом!
Извиваясь всем телом, женщина поудобнее устроилась в гамаке. Она ощутила, как в ней воспламенилась ее воля, упорная и строптивая. В этот момент Эдна могла лишь артачиться и сопротивляться. Она спросила себя, говорил ли с ней муж подобным образом раньше и слушалась ли она его приказов. Разумеется, слушалась, она это помнила. Но не могла понять, зачем или как должна была подчиняться.