Мальчики дурачились и болтали – они готовы были делать что угодно, лишь бы не спать. Эдна отослала квартеронку ужинать, разрешив ей не возвращаться. Потом села и рассказала детям сказку. Вместо того чтобы успокоить, это только взбудоражило их и прогнало сон. Эдна оставила сыновей, жарко споривших о том, чем кончится сказка, которую мать обещала закончить следующим вечером.
Вошла чернокожая девочка и сообщила: мадам Лебрен просит, чтобы миссис Понтелье пришла и посидела с ними в Доме до отъезда мистера Робера. Эдна ответила, что уже разделась и не очень хорошо себя чувствует, но, возможно, заглянет в Дом позже. Она опять начала одеваться и уже успела снять пеньюар, но, еще раз передумав, снова надела его, вышла на улицу и села у двери. Разгоряченная и недовольная, женщина некоторое время энергично обмахивалась веером. Явилась мадам Ратиньоль, чтобы узнать, в чем дело.
– Меня, должно быть, вывел из равновесия весь этот шум и гам за столом, – ответила Эдна. – А кроме того, я терпеть не могу потрясений и сюрпризов. Сама мысль о том, что Робер уезжает с такой смехотворной поспешностью и театральностью, неприятна. Точно это вопрос жизни и смерти! Он пробыл со мной все утро, но ни словечка об этом не проронил.
– Да, – согласилась мадам Ратиньоль. – По-моему, он оказал всем нам – особенно вам – весьма мало внимания. В остальных подобное меня не удивило бы; эти Лебрены склонны к геройству. Но от Робера, надо заметить, я такого не ожидала. Так вы не пойдете? Бросьте, голубушка, это будет не по-дружески.
– Нет, – с некоторой угрюмостью возразила Эдна. – Мне лень снова одеваться, да и не хочется.
– Вам и не нужно одеваться. У вас вполне приличный вид, наденьте только пояс. Взгляните на меня!
– Нет, – заупрямилась Эдна, – но вы идите. Мадам Лебрен может обидеться, если мы обе не придем.
Мадам Ратиньоль поцеловала на прощание Эдну и ушла. По правде говоря, ей очень хотелось поучаствовать в до сих пор продолжавшейся оживленной общей беседе о Мексике и мексиканцах.
Чуть позже подошел Робер с саквояжем в руках.
– Вы плохо себя чувствуете? – спросил он.
– О нет, вполне сносно. Вы уезжаете прямо сейчас?
Молодой человек зажег спичку и взглянул на часы.
– Через двадцать минут, – сообщил он.
После резкой короткой вспышки пламени тьма некоторое время казалась еще гуще. Робер сел на скамеечку, оставленную на крыльце детьми.
– Возьмите стул, – предложила Эдна.
– Сойдет и это. – Он надел шляпу, потом снова нервно снял ее и, вытерев лицо носовым платком, посетовал на жару.
– Возьмите, – сказала Эдна, протягивая ему веер.
– О нет! Благодарю. Это ни к чему. Вы на время останетесь без веера, и вам станет еще хуже.
– Мужчины вечно говорят подобные нелепости. Я не встречала никого, кто сказал бы про веер что-нибудь иное. Надолго вы уезжаете?
– Возможно, навсегда. Не знаю. Это зависит от очень многих обстоятельств.
– А если не навсегда, то на какое время?
– Не знаю.
– Мне это кажется совершенно глупым и неуместным. Я недовольна. Не могу понять, по каким причинам вы напустили на себя таинственность и утром не обмолвились об отъезде ни словом.
Робер хранил молчание, не предпринимая попыток защитить себя. И лишь после паузы заметил:
– Не расставайтесь со мной в дурном настроении. Не помню, чтобы раньше я вас раздражал.
– Я и не хочу расставаться с вами в дурном настроении, – поморщилась Эдна. – Но как вы не понимаете? Я привыкла видеть вас, привыкла, что вы все время рядом, и ваш поступок кажется мне недружеским, более того – бесчувственным. Вы даже не оправдываетесь. А ведь я рассчитывала на ваше общество, думала о том, как приятно будет увидеть вас в городе грядущей зимой.
– Я тоже, – вырвалось у него. – Возможно, это… – Робер внезапно встал и протянул ей руку. – Прощайте, дорогая миссис Понтелье, прощайте. Не забы… Надеюсь, вы меня не забудете.
Эдна вцепилась в протянутую руку, будто пытаясь удержать его.
– Напишете мне, как доберетесь, хорошо, Робер? – попросила она.
– Напишу. Благодарю вас. Прощайте.