Как-то раз Алеша обнаружил себя лежащим на кровати в комнате, обстановка которой, хоть и мельком увиденная, была такой, какую можно увидеть на средневековых полотнах. Широкое окно с резными створками было распахнуто настежь, и за ним открывались верхние этажи и крыши уходящих вдаль средневековых домов. Юноша (а он знал, что он уже юноша), подошел к окну, и обнаружил, что его окно, как раз над аркой под которой словно жила протекала сияющая голубым светом река - Алеше вспомнился сон про океан, и сразу легко и солнечно на душе его стало. А между крышами двух домов был перекинут мост, и он понял, что там по крышам проходит дорога, которая потом легко взбирается по темнеющим в отдалении домам, и дальше ведет к многозвездному небу. И вот по мосту поехала карета - Алеша не видел ни лошадей, ни кучера, все его внимание было поглощено занавесью, которая лишь на мгновенье приоткрылась, и за которой блеснул ее белеющий свет. Тогда то он решил, что в этот раз непременно достигнет ЕЕ, и теперь уж вечно они будут в счастье, и он легко вылетел из окна, устремился навстречу этой карете.
Тогда страшное сомнение ударило ему в голову и все разрушило! Он представил, что - это была вовсе не ОНА, но жуткая ведьма, которая жаждала выпить его крови, все его поглотить навеки во тьму! Алеша даже и не знал, откуда могло прийти такое жуткое сравнение, он даже не помнил откуда взялся образ этой ведьмы... Кажется, он где-то видел ее, или читал - она могла принимать любые обличия, она наполняла тьму не спокойствием, а ужасом - и вот он закружился в темном вихре сомнений, а в это время карета успела уже скрыться среди звезд. И тогда завыл Алеша волком, и бросился в сторону гор, но было уже поздно, и он хорошо это знал...
И вновь оказался стоящим возле школы-храма, вновь вокруг проходили некие фигуры, они чему-то радовались, но Алеша не понимал их радости, и вновь не знал, что ему делать, куда идти. Но он не мог стоять на месте - все-таки пошел. Он долго ходил по этому прекрасному нескончаемому городу, перелетал с места на место, стороной проходили какие-то приключения, разговоры, встречи. Иногда он упрекал себя, что мог усомнится, и тогда ему становилось горько. Чаще, все-таки, он созерцал город с наслаждением - ведь в этом бесконечном пространстве, среди всех этих парков и домов, была ОНА единственная. Он медленно, как века плыл среди толп, между домов - все искал, и вновь, и вновь видел ЕЕ издали, и каждый раз ОНА уходила.
В один день он все-таки хорошо ее увидел, она стояла на выступающем из дома подъезде, стояла озаренная лучами заходящего солнца, и была такой же светло-серебристой и задумчивой, как и облака тихо плывущие в небесах. Алеша уже хотел устремится к ней, но тут понял, что вовсе она не одна, что рядом с ней стоит, держит ЕЕ за руку ЕЕ избранник, и он такой же задумчивый как она, и вместе они погружены в гармонию своих любящих душ. И тогда же некий печальный, мудрый голос заговорил в Алеше:
- Что же, ты видишь - они нашли свое счастье, а ты должен отступить. Посмотри, ведь они действительно счастливы, оба они прекрасны, оба достойны друг друга, и теперь, если ты ЕЕ действительно любишь, то самое лучшее, что можешь сделать для своей любимой - это отступить.
Алеша знал, что - это голос его внутреннего сознания говорит, но другая часть его сознания не могла с этим смириться, возражала:
- Я так долго ЕЕ искал, а теперь вот отступить... Но ведь это же несправедливо! Мы принадлежали друг другу... Наши души...
- Ты найдешь ЕЕ, ты непременно найдешь, но сейчас ты должен смириться.
И Алеша смирился. Ему было очень печально, и слезы застилали его глаза он медленно шел прочь, и весь мир плакал вместе с ним.
Это был страшный день. В этот день началась война.
* * *
Он шел по улице, и тут понял, что стены домов стали ужасающе узкими, какими-то грязными, настороженными. Низко-низко над городом, неслась с воем ветра темно-серая пелена туч, временами начинал моросить дождь, почти снег, и неслись мокрые клочки газет, какие-то тряпки - кажется, окровавленные. Вспомнился иной ограниченный мир, из которого с таким трудом удалось вырваться. А тут еще появился стук барабанов - он все нарастал - хаотичная, стремительная череда ударов в которой выкрикивал что-то зычный, торжественный голос.
И тут Алеша увидел огромную толпу серых, несчастных людей, которые все одеты были в одинаковую грязную и неудобную одежку. Все они были налысо подстрижены, все ужасно измождены - едва переставляли ноги, все бранились, но так невнятно, что доносилось только зловещее рокотание. Каждый нес всевозможное оружие - причем на некоторых было так много этих железок для убийств, что они попросту не выдерживали их тяжести, пригибались, почти ползли. Впереди всех шли барабанщики, и отчаянно, из всех сил барабанили. Между них вышагивал некто, похожий на увешенный орденами самовар - он размахивал длинной саблей, и выкрикивал те самые торжественные слова, которые услышал Алеша еще прежде. И вот он понял, что самовар этот есть "генерал", и он один из самых главных в армии, а еще он осознал, что и ему придется идти в этой толпе. И действительно, хотя он попытался бежать, ноги его завязли в некой трясине, и некие люди профессиональными движениями натянули на него уродливую, неудобную одежку, и как цепями обвешали его оружием. Теперь он, хоть и выбиваясь из сил, но мог идти в строю с иными несчастными. Алеша удивлялся, почему это он идет плененный, почему он не может просто улететь в бесконечное далеко от этого ненавистного: "Что может пленять мою душу?" - вновь и вновь вопрошал он неведомо у кого. Между тем "самовар-генерал" не переставая продолжал выкрикивать о неких врагах, с которыми им в скором времени предстояло столкнуться. Вначале Алеша попросту не слушал его, пытался пропустить эти громкие слова мимо ушей, но такие уж они были звучные да торжественные, так впивались, что не мог он остаться безучастным. Генерал рассказывал им о страшных зверствах чинимых "врагами", одна за другой поднимались жуткие картины - изувеченные, бьющиеся в судорогах тела, кучи расстрелянных, и еще что-то искореженное, сожженное...