Сейчас, когда пишу тебе письмо, все в доме угомонилось. Тишина мертвая. Я одна на белом свете…
Вчера вечером прервала письмо потому, что лампочка погасла. И когда за окном из тьмы выступили черные мохнатые лапы и, покачиваясь, бесшумно заползали по стеклу, мне стало не по себе, я не стала перестеливать и быстро влезла в чужие холодные простыни. Устала так, что едва начала жевать галету, которую нашарила в чемодане под кроватью, как тут же уснула. Только что проснулась от хриплого смеха Катьки. Утро. Она стоит на пороге в розовом облачке и, растянув рот до ушей, показывает на меня пальцем. Ее рассмешило то, что я заснула щекой на галете.
— Нянька! А мама на дворе, доит.
Что означает «нянька»? Может, они рассчитывают, что я буду у них детей нянчить?! Пойду к хозяйке договариваться об условиях. По дороге в контору опущу письмо.
3
Восхитительно! Меня просто-напрасто обманули. Никакой химической лаборатории тут нет. И быть не может! Полдня не могла сесть за письмо: так злилась. А потом… Потом пришла в телячий восторг. Но опишу по порядку.
Утром, ни о чем не подозревая, пошла договариваться с хозяйкой. И тут увидела, как славно стоит наш дом, да и весь поселочек. Спустившись с крыльца, обогнула дом слева и очутилась в огороде среди картофеля и огурцов. Слышу — в другом конце двора дзинькает пустое ведро. Пошла по тропинке за дом и обмерла. Прямо у меня под ногами метров десять обрывистого берега, сплошь в кустарнике с малиновыми цветами. Весь обрыв залит солнцем. А внизу, куда солнце еще не добралось, чернильно-черная река, и на другом, низком, берегу черная стена леса. И такой оттуда, снизу, сказочной жутью веет, и так хорошо здесь, на малиновом этом обрыве под солнцем, — передать невозможно!
Речка зовется Карабуха и где-то там далеко впадает в Ангару.
Хозяйку не разберу — не прикрывает ли она своим добродушием обыкновенный расчет? Разговор получился смешной. Я вошла в хлев. Чистенько. Коровка белая, как вымытая. Хозяйка в фартучке на скамеечке. Узнала, не обернувшись.
— Ай парного захотелось?
Говорю, жирного молока терпеть не могу.
— А ты снимки Катьке отдавай, заглотнет.
Ну, думаю, ты меня не перехитришь. Давайте, говорю, сразу условимся: никаких одолжений. Если что съем — заплачу. За квартиру отдельно. Стираю сама.
Она себе доит, точно ее и не касается. Доит красиво: сильно, ритмично. Ведро быстро наполняется. Струи молока бьют в снежную пену, как белые молнии, и с таким сочным причмокиваньем, что у меня слюнки потекли.
— Дом-от не мой, лесхозный, — пропела наконец хозяйка, не сбиваясь с ритма, — бесплатный.
— А за стол сколько?
— Чо мы, то и ты.
Явно боится продешевить. Выдала я ей таким деловым, опытным тоном, что сама восхитилась:
— За трехразовое питание сорок рублей в месяц.
Что ж, ты думаешь, она ответила? Круто поворачивается ко мне вместе со скамейкой, аж дерево завизжало, и вижу: просто задыхается от смеха.
— А чо наешь на сорок рублей-то, ну? Чо в тя влезет?
— Я много ем!
Она покатилась от хохота.
— Двадцатку давай, и с того лопнешь, ну!
Хохотала она до слез. Так я и не поняла, кто кого перехитрил.
Но все это имеет исторический интерес. Я уезжаю. Делать мне тут абсолютно нечего. Ты любишь подробности — вот тебе мой первый и последний разговор с директором химлесхоза.
Иду по единственной улице поселочка в самом радужном настроении. Глазею по сторонам, гадаю, в котором домике моя лаборатория. В окнах солнышко горит. Над трубами дымки. За заборами колодцы скрипят. Со встречными приветливо здороваюсь: глядите, заведующая идет! Хорошо.
В крошечном кабинетике навстречу мне поднимается директор. Письменный столик ему до колен. Круглая голова под потолком в табачном дыму. Казбек! Сверкает на меня оттуда грозными очами из-под лохматых черных бровей и объявляет:
— Товарищ Вера Иннокентьевна, вы назначены мастером по заготовке живицы на проскуринский участок. Оформляйтесь.
Как? Что? Куда? Почему? Ничего не понимаю. Вы ошиблись! Я химик. Голова у меня сразу кругом, пол из-под ног уходит. Бормочу что-то насчет лаборатории, насчет моих планов.
— Может, вам сюда еще институт подать?! Сроду здесь никакой лаборатории не было. И не будет. Вы окончили лесохимический техникум. Вы лесохимии и обязаны отработать два года в лесу. Всё! Оформляйтесь.
Представляешь? Рыкающий великан — и рядом я с моими ста пятьюдесятью восемью сантиметрами, с моим рыдающим голосом, с постоянным чувством, что я должна, обязана… В общем, крест на всех планах и мечтах! Готовлюсь зареветь… И вдруг вспоминаю о тебе. Довольна? Да, вижу тебя на моем месте, перед этим всемогущим директором. Ты спокойно, не торопясь, достаешь из сумочки направление. Аккуратненько кладешь бумажку на стол, расправляешь ее пальчиками с розовыми ноготочками. И в глаза ему, сдержанно, снисходительно улыбаясь, говоришь: